Едва я допил пиво и расплатился, подошел какой-то мужчина и сел рядом со мной.

– Вы меня не узнаёте? – сказал он, подняв брови. – Я заметил вас в музее, неделю назад, в Музее народного искусства. – Наверное, я всё еще смотрел озадаченно, потому что он добавил: – Я работаю там охранником, и именно вас я там видел, правда?

Я кивнул, хотя воспоминания оставались смутными. Он сказал:

– Вот я и гляжу: лицо у вас знакомое.

Мы пожали друг другу руки, и он представился: «Кеннет». Темнокожий, лысый, с широким гладким лбом и аккуратно подстриженными тонкими усиками. Плечи и торс могучие, но ноги тонкие, как щепки, – прямо-таки оживший набоковский Пнин. На вид ему было лет тридцать восемь. Мы поболтали о том, о сем, но скоро он завел целый монолог, перескакивая с темы на тему; выговор у него был карибский. Он сказал, что родом с Барбуды, и удивился, что об этом острове я слыхал.

– Ох уж эти американцы, почти все они никаких мест не знают, кроме тех, что у них под боком, – сказал он. – Короче, я тут дожидаюсь друзей. Правда, приятное местечко? Как, вы здесь раньше не бывали?

Я покачал головой. Он спросил, откуда я, чем занимаюсь. Говорил скороговоркой, болтал без удержу.

– Одно время в Колорадо, – сказал он, – один мой сосед по квартире… он был нигериец. Его звали Йеми. Йоруба, по-моему, он был йоруба, а я… короче, я страшно интересуюсь африканской культурой. Вы йоруба?

Кеннет уже мне слегка поднадоел, и я мысленно взмолился: хоть бы отстал! Мне вспомнился таксист, который вез меня домой из Музея народного искусства: «Алё, я тоже африканец, такой же, как вы». Вот так и Кеннет мне тоже навязывался.

– Я раньше жил в Литтлтоне, но в университете учился в Денвере, проходил курс на степень ассоциата [18], – сказал он. – Литтлтон знаете, а? Бойня [19] случилась вскоре после моего приезда. Просто ужас! И то же самое вышло в Нью-Йорке – сюда я приехал в июле 2001‑го. Шиза, правда? Шиза, да и только – надо бы предостеречь следующий город, куда я соберусь переезжать, верно? Короче, эта работа в музее – знаете, работа как работа, просто временное занятие, работа приятная, но на самом деле мне хочется посвятить себя…

Кеннет продолжал говорить быстро, на автопилоте, но сам так и бурил меня глазами – карими с рыжим отливом. И тут до меня дошло, что его глаза задают вопрос. Вопрос сексуального характера. Я пояснил Кеннету, что должен встретиться с другом. Извинился, что не прихватил с собой визитки, сказал, что скоро снова приду в музей, как-то так. Покинул ресторан, снова вышел на Саут-Энд. Оттуда было уже недалеко до воды, и, шагая к береговой линии, я испытывал легкую жалость к Кеннету: такое отчаяние сквозило в его болтовне…

«Самый странный на свете остров, – подумал я, глядя в морскую даль, – замкнувшийся в себе остров, остров, откуда выдворили воду». Берег – всё равно, что панцирь краба, сквозь панцирь можно проникнуть лишь в отдельных, особо выбранных местах. Где в этом городе, стоящем на реках, человек может в полной мере почувствовать, что находится на речном берегу? Всё застроено бетонными и каменными зданиями, а миллионы обитателей крохотного лоскутка суши – без понятия, что там течет окрест. Вода – наподобие постыдной тайны, наподобие нелюбимой, отверженной дочери, зато за парками любовно ухаживают, не знают, чем им угодить, используют на все двести.

Я стоял на набережной и смотрел вдаль, на другой берег, вглядываясь в равнодушную ночь. Всё притихло, с берега Джерси напротив окликали огни. Пара бегунов почти бесшумно приблизилась ко мне и проплыла мимо. Вдоль улицы Саут-Энд, фасадами к воде, выстроились в ряд таунхаусы и магазинчики, и небольшая круглая беседка, заросшая кустами и лианами. Передо мной в отдалении, в глубине Гудзона витало еле слышное эхо старинных китобойных судов, и китов, и целых поколений ньюйоркцев – людей, выходивших на эту набережную то ли посмотреть, как текут в город широким потоком богатства и несчастья, то ли просто полюбоваться игрой света на воде. И сейчас здесь присутствовало каждое из этих былых мгновений – их след не изгладился. С места, где я стоял, Статуя Свободы казалась фосфорно-зеленой крапинкой на фоне неба, а позади нее – остров Эллис, лейтмотив бесчисленных мифов; впрочем, казенные учреждения на нем выстроили далеко не сразу, так что первые африканцы через остров не проходили (да и, в любом случае, они-то не были иммигрантами), а упразднили эти учреждения так давно, что для африканцев нашей эпохи – таких как Кеннет, таксист или я – остров этот уже ничего не значит.