– Какая жуткая подробность из того трагического времени нет-нет и тревожит вашу память?

– Официальный приговор отцу – «10 лет без права переписки». И лишь потом люди узнали, что это означает мгновенный расстрел. Тут же, сразу приводилось в исполнение. Отец убит невинно! До конца моих дней я буду это помнить.

– Майя Михайловна, у вас великое множество поклонников, влюбленных в ваше искусство. Но и недоброжелателей хватает. Что вам труднее переносить – приставучее преклонение или зависть и интриги?

– К поклонениям можно привыкнуть, они не очень угнетают. Всегда была счастлива доставлять людям радость. Признаюсь, завистникам я мало приносила радости. А интриги – это обидно, и даже очень. Любой человек на это обращает внимание. Я не исключение.

– Не от этих ли интриг приключались ваши бессонницы?

– Не только от них. Когда мы начали ездить на гастроли по миру, то никак не могли приспособиться к скачкам времени. По-московски – ночь, а там, где-то, день. Чтобы танцевать, надо поспать, и мы глотали снотворное. В одной Японии я была 35 раз!

– Вы уже почти японка! Они вам памятник должны поставить.

– (Смеется.) Какие-то общества Плисецкой у них уже есть. Зимой собираюсь отправиться в тридцать шестое путешествие туда – там тоже планируют фестиваль. Так что путешествия отучили меня спать, и теперь я боюсь – не усну – и принимаю снотворное. Есть анекдот: «Доктор, я страдаю бессонницей». – «А что вы делаете, чтобы заснуть?» – «Я считаю». – «До скольких вы считаете?» – «До трех». – «Ну, так быстро засыпаете?» – «Иногда в четыре». Сколько мне ни говори, что снотворные опасны, я с детства неслух: говорят – нельзя, я слушаю и все равно делаю по-своему.

– Чем вы себя ограждаете от хамского наскока дураков, особенно кем-то науськанных?

– Отвечаю им одной фразой: оставайтесь непоколебимо убежденными в своей правоте.

– В тексте Мериме Кармен не столь совершенна, как в вашем танце: в каждом жесте, в повороте головы – сама гордость и страсть. В ней – победная артистическая выразительность. Вы Кармен открыли в себе?

– Я ее так понимаю. Играю искренне. Конечно, как Альберто Алонсо поставил, он ведь мог решить ее образ как в опере, на полном серьезе. А я даже классику танцевала с юмором. Иначе скучно. А Кармен в опере делают эдакой вамп. Наша с Алонсо Кармен издевалась, смеялась и испытывала партнеров. Тореро ей был просто интересен – что это за тип? Хосе она очень хорошо знала. Есть там сцена «По дороге в тюрьму». Алонсо поставил ее очень выразительно. Там каждый шаг, взгляд что-то значат. Если это исполнить, роль получится! Я играла и смотрела на реакцию партнеров: схулиганю и смотрю на него. Испанским зрителям это очень понравилось. И в зале раздалось «оле!». Я жила в спектакле страстями, которые чувствовала в Кармен. Мне и рассказ Мериме очень нравился, не могу сказать чем. О музыке Бизе я всю жизнь думала. Когда я увидела у нас в Ледовом дворце спектакль «Кармен» кубинского балета в постановке Алонсо, я просто упала со стула от изумления. И сказала, как Таня Ларина: «Это он!» Побежала за кулисы к Альберто. Мы еще не были знакомы. Влетела и с ходу: «Альберто, вы хотите для меня поставить «Кармен»?» – «Я об этом мечтаю», – сказал балетмейстер.

– А как с музыкой балета?

– Я о ней просила сначала Шостаковича. Он занят был, почесал затылок и произнес: «Я Бизе боюсь». Это отпало. Я к Хачатуряну. Он сделал круглые глаза и ушел от ответа. Альберто специально приехал в Москву – ему, кубинцу, сделали визу. Не будь Фиделя Кастро, нам бы и не снилась «Кармен»: иностранцев в Большой к творчеству не допускали. У Алонсо уже было готовое либретто. Щедрин прочел его и посоветовал,