Уже десять лет Леонид Бородин является главным редактором журнала «Москва».

– Леонид Иванович, что вы ощутили, узнав о получении премии Александра Солженицына?

– Я всегда чувствовал себя непрофессионалом, скорее любителем в писательском деле, даже самозванцем. Для меня писание всегда было отдыхом. Долгие годы мне приходилось добывать хлеб насущный черной работой. Кидал уголь в кочегарке, отдыхая, писал у жаркой топки. В тайге трудился – перо брал опять же для отдыха. Не могу, как другие, писать по десять страниц в день: всегда дело, служба поглощают меня без остатка. Вот почему присуждение мне замечательной премии Александра Солженицына смутило меня. Не скрою, я этому очень рад.

– Вы не рисовали фамильное древо Бородиных?

– Я вообще не от Бородиных. Моего родного отца Феликса Шеметаса, литовца по национальности, расстреляли в 39-м году как члена троцкистской группы. Я ношу фамилию и отчество моего отчима. Он был мне замечательным отцом. Несколько лет назад он умер. Лишь лет в двенадцать я узнал, что он мне не родной отец. Никогда я не считал его отчимом. Моя мама, Валентина Ворожцова, – из рода сибирских купцов средней руки.

– В ваших сочинениях не раз возникала проблема доносительства. На вас ведь тоже кто-то донес?

– По первому делу – социал-христианского союза освобождения народа – нас было 30 человек. И всех посадили. Известен человек, который сообщил о нас. Он был неподготовленный, его попробовали привлечь, но комсомолец испугался и поступил в соответствии с понятием о долге. Я не считаю его поступок предательством. Мы были обречены с самого начала.

– Какие вы были легкомысленные экстремисты!

– В программе, составленной нашим руководителем, было записано, что социализм не может улучшаться, не подрывая своих основ. Он рухнет и развалит все вокруг себя. Ближайшая задача была – подготовить подпольную армию, которая сможет перехватить ситуацию на грани развала.

– Серьезный замах. Как с вами обошлись?

– Я, рядовой член организации, получил всего шесть лет. Отсидел. Руководитель получил двадцать лет.

– А второй раз за что вас судили?

– Это была зачистка диссидентов по всем уровням.

– Но вам дали 10 лет!

– Максимальный срок. Я проходил как нераскаявшийся, то есть рецидивист. Срок обеспечен не «делом» – «дела» фактически и не было.

– На допросах дерзили?

– Нет. Никогда не дерзил следователю. Мы с ним пили мирно чай. Многие политические отказывались от чаепития категорически. Я не отказывался. Следователь задавал вопрос – я улыбался и молчал. А он записывал: «Ответ не последовал».

Когда в 73-м году я освободился, меня отправили под надзор на Белгородчину. Но там работы для меня не нашлось. Я уговорил милицию отправить меня на родину, и мы уехали в Сибирь.

– Когда ваша первая вещь была напечатана в Германии, вас это не испугало?

– Я в ужас пришел. В 78-м году подборка моих рассказов без моего ведома ушла туда. И однажды в журнале «Посев» я обнаружил свою вещь.

– Мне симпатичны ваши таежные мужики. Один из ваших молодых героев «Гологора» Филька – философ-самоучка – сыплет цитатами из Гегеля. Вы подарили ему собственное увлечение философией?

– Вы угадали. Лет в девятнадцать я был увлеченным гегельянцем. Позднее поступил в аспирантуру Ленинградского университета, сдавал реферат по Бердяеву. Мне было предложено работать над диссертацией по истории философии. Устроился учителем под Ленинградом, затем стал директором школы и потихоньку собирал материал для диссертации. Но тут-то меня и взяли…

– Со своими парнями в «Гологоре» вы обошлись так жестоко – почти все они погибли. Пугаете неприспособленных романтиков, чтобы не лезли они в тайгу за туманом?