«Однако».

Я отбросил сомнения, положил ладонь на шею и в темпе, который мне подсказывал контакт, провёл её до крестца. Анюта сразу выпрямилась и замерла.

– Что ты сделал? Я же вся мокрая стала… Везде… Ты… Ой, не больно!

Она забылась и повернулась ко мне сияющей грудью. Я невольно отвёл взгляд, забывая о своей роли врача. Анюта торопливо оделась.

– И что? Можно что-нибудь сделать?

Я очнулся. Как ей сказать? Сформулировать внятный ответ мне мешал некий процесс – монолитный и беспощадный.

– Что с твоей мамой?

Анюта нахмурилась и ответила мне чужим голосом:

– Мама с нами не живёт. Она отказалась от меня ещё в роддоме. Папа после этого с ней развёлся и…

У меня в теле появилась странная дрожь – предвестница инсайта. Совсем сейчас нежелательным.

– Я не знаю, как тебе это объяснить.

В глазах Анюты сверкнули искорки:

– Что боишься причинить боль? А ты не бойся. Ты хоть представляешь сколько я всего выслушала переезжая из клиники в клинику!? И сколько глаз я видела за стёклами профессорских очков?!

– Ты не про то! Совсем… – Я с досадой отвернулся. Меня охватила обида, что эта необыкновенная девушка мне приписывает банальную трусость или, что ещё хуже, лицемерие. – Работать с наследственными заболеваниями всегда не просто. Иногда на теле людей её дефекты завязываются в такие узлы, что не под силу распутать пусть даже трижды чудотворной медицине. Это могут сделать только те, кто их завязал.

Анюта слушала меня с лицом прокурора.

– Отец никогда не сможет простить мою мать. Он считает, что она его предала. Сколько я не пыталась его разубедить – он только злился… Иногда до бешенства, когда он теряет контроль над собой. Если я пытаюсь с ним на эту тему говорить, он становиться белым, как снежная глыба. Ни вас, никого другого он слушать не станет. Лучше и не суйтесь…

Плечи Анюты опустились и я испугался, что она расплачется. В дверь постучали и в кабинет заглянул Лунёв:

– Евгений Васильевич, Вас на планёрке все ждут.

– Сейчас иду.

Я старался не смотреть на Анюту.

– Что совсем нельзя ничего сделать по другому? Вы же чародеи…

– Причём тут…

Анюта поднялась и я, хватаясь за призрачную опору, бросил ей в спину:

– Завтра… Нет! Ещё сегодня я посмотрю что можно сделать.

Дверь с равнодушным скрипом закрылась за Анютой. Меня охватил страх, что больше мы не увидимся. Завтра последний день работы… В дверь без стука вплыла Надежда Константиновна.

– Женя, у меня там женщина на приёме. Сложный случай. Помогите разобраться. Я только успела раскладку сделать, а неё падучая началась.

Надежде Константиновне было около шестидесяти. Но её лубочная внешность надёжно заморозила возраст на пятидесяти пяти. Сотрудники подтрунивали над попытками «нашей Крупской» молодиться, но покладистый характер и простота в общении полностью окупали её попытки казаться «божьей избранницей».

– Вы что её одну там оставили?

Надежда Константиновна суетливо семенила рядом.

– Не-ет, там Лунёв с Макаровым. Может скорую вызвать?

Я чуть не рассмеялся, увидев нешуточную растерянность «потомственной ворожеи».

– Очнитесь, Надежда Константиновна. Мы не в Москве и мы не семечками торговать приехали.

В кабинете, где вела приём Надежда Константиновна, было душно. В добавок она поставила ещё и дополнительный обогреватель. Так что первое, что я сделал, распахнул двери настежь (благо что посетителей поздний час разогнал по домам). Лунёв с мертвенно бледным лицом держал молодую девицу за руки, пытаясь уложить ту на кушетку, а Макаров ходил вокруг трепыхающихся тел и энергично махал руками. Картину маслом дополняли громкие взвизгивания девицы и её невнятное монотонное бормотание.