– Видишь, Тиль, Барби немного поломанная, зато та самая. Оригинальная, – раздраженно говорит он дочери.

Поломанная – это очень подходящее слово.

– Меня зовут Варя, – подойдя к постели девочки, я сажусь в изножье, гоня от себя мысли и догадки по поводу фотографии.

Эстель вовсе не выглядит нездоровой, лишь немного бледной. И все равно сердце не отпускает тревога. Она же такая маленькая. Много ли ей надо?

– Ну, Тиль! – давит Виктор. – Выкладывай!

Девочка куксится, ее глазки, такие ясные, какие бывают только у детей, вот-вот наполнятся слезами.

– Я не хочу больше магансовку, – переводит на взгляд на меня в поисках поддержки.

– Я тебя прекрасно понимаю, Эстель. Скажи, какие таблетки ты сосала? Может, дядя доктор не станет тебя заставлять… – пытаюсь я уговорить ребенка, напуганного реакцией взрослых. Хотя взрослых я тоже понимаю.

– Я не знаю, какие… – лепечет она.

– Тиль! – жестко берет переговоры в свои руки Воронцов. – Рассказывай! Или я отберу у тебя планшет, и больше никаких мультиков! И на новый год тоже! Не только ты можешь ставать ультиматумы!

– Что такое утиматы? – пугается ребенок.

Так. Взрослый хуже ребенка!

– Виктор Андреевич, вы, может, сходите водички попьете? – дергаю я Воронцова за штанину. Навис над кроватью, как над подчиненным!

– Варвара, ты не у себя дома! – огрызается он, мне очень хочется отбрить в ответ, но при дочери не стоит ронять отцовский авторитет.

– Я у вас в гостях, можете принести воды мне, – нажимаю я.

Полоснув по мне взглядом, Виктор выходит из комнаты.

– Не принимайте близко к сердцу, – внезапно раздавшийся голос пугает меня.

Оказывается, в спальне еще один человек. Возрастная дама. Не то нянька, не то домработница. Я ее не заметила, потому что она молчала, видимо, имеет опыт общения с Воронцовым, а обзор мне загораживали широкие плечи Виктора.

– Он, как и все мужики, когда пугается, начинает орать, потому что не знает, что делать, и не хочет, чтобы стало понятно, что ему страшно, – выдает мне житейскую мудрость женщина.

– Эстель, давай не будем пугать папу, – мягко корю я ее. – Какие таблетки ты съела?

– Я не умею читать.

– А блистер, то есть упаковку можешь показать?

Работница Воронцова высыпает на одеяло коробочки и тубы из-под таблеток. Эстель тычет пальцем, и я чувствую, как внутри меня разжимается пружина.

Всего лишь глицин.

Господи, какое счастье!

Скорее всего отделается больным животом и спать будет как убитая.

Женщина запихивает упаковки в аптечку и выскальзывает из комнаты, наверное, чтобы успокоить нервного отца, который пошел мне за водой за тридевять земель, не меньше.

– Ты же не уйдешь? Поиграем?

Какая же она хорошенькая. Даже без двух нижних резцов.

И в глазах хитринка, которая сразу делает ее похожей на отца. Такой же огонек мелькает в его глазах, когда загоняет меня в угол.

Уж не спектакль ли девчонка устроила, чтобы добиться своего?

Прищуриваюсь на нее, но она сама невинность. Не придерешься.

– Уйду, Эстель. Мне нужно на работу, и дома меня ждут.

– Но папа мне тебя подарил!

Ты погляди, какая избалованная каприза! А Воронцов еще удивляется, что дочь вытворяет дичь и ставит ему условия!

– Папа не может подарить то, чего у него нет. Я не папина, – веселюсь я. – Он просто пригласил меня тебя повидать.

– Тогда я тебя тоже приглашаю! Ты еще приедешь?

– Постараюсь, – вру я, потому что малявка хоть и забавная, но от ее отца надо держаться подальше. Эта фотография еще…

– Завтра?

Ответить я не успеваю, потому что в комнату возвращается Воронцов в сопровождении молоденького врача в зеленой робе.

Я уступаю место, и тянет меня к полке с фотографиями, как магнитом.