И в самом деле, с каждой милей город как будто нарастал. В Игоре же всё больше нарастало какое-то странное чувство, которое он позднее описал, как “чувство космичности”. Во многом это было связано с появлением первой в его жизни скоростной фривэй. Свободные шоссе-фривэи были выстроены в Лос-Анджелесе специально для автомобилей. Они возвышались над улицами города огромными бетонными узлами-мостами, загибавшимися в овальные рампы, и оттого, видимо, создавали эффект космичности, картинки из будущего, особенно поражавшей гостей из глубинки.

Скоро и наш грейхаунд с наслаждением въехал на один из таких мостов и теперь, не обременённый светофорами и пешеходами, разогнался во всю мощь. “Burbank” – снова нехотя объявил водитель. “Это город голливудских студий…” – тихо шепнул Пол. Игорь, которому уже изрядно надоели треугольно-однообразные домишки Сан-Фернандо, привстал со своего сидения и уставился в окно. Но с могучей фривэй он смог разглядеть лишь вышку одинокого небоскрёба, на котором огромными, золочёными буквами было выгравировано “NBC UNIVERSAL”.

– Ну, потерпи же ты! Уж скоро будем! – заворчал старик.

– Извините-извините!.. – улыбнулся Игорь и, сев обратно на своё сиденье, вдруг подумал: “А здесь должны совершаться чудеса!” Взяв ручку, он записал ту же фразу в свой дневник… Но до чудес было далеко. Великие голливудские студии Бурбанка, мимо которых проезжал грейхаунд, предстали угрюмыми, серыми квадратами с плоскими крышами. Некоторые из них были окружены заборами с колючей проволокой. Они больше походили на тюрьмы. Но все свято верили, что, в отличие от тюрем, где-то глубоко за их стенами творилась магия кинематографа и звукозаписи. В здешние холмы Игорь влюбился с первого взгляда. По размаху своей красоты они, конечно, уступали лесистым горам Колорадо, но было в этих холмах какое-то важное, таинственное спокойствие. Пологие, хотя и довольно большой высоты, они были сплошь усеяны маленькими, курчавыми кустарниками, на фоне которых качались-медитировали высокие, лохматые дистрофики пальм.

– На тех вон холмах всё одни богатые да звёзды кино проживают. А простые все – внизу. И глянь-ка на улицу: почти всё одни мексиканцы, – заключил Пол и тут же покосился на маленького Лукаса. Лукас весело мурлыкал себе под нос какую-то смешную песенку: “Дуки-дуки-дуки-дуки! Дуки-дуки-дуки-да!” Заметив на себе взгляд старика, он широко улыбнулся ему в ответ покосившимся забором своих жёлтых зубов.

Через пару минут дневник Гордова снова взорвался вертлявыми строчками: автобус въехал в Downtown, формальный центр Лос-Анджелеса! “Чувство космичности” достигло здесь своего апогея. Могучие фривэи, по которым безудержно неслись лакированные жучки-автомобили, возвышались здесь одна над другой. И вся эта картинка дополнялась “экваториальным лесом” зеркальных небоскрёбов, не уступавших здесь даже самому Нью-Йорку.

Даунтаун Эл-Эй был пристанищем латиноамериканцев и темнокожих и местом весьма неспокойным: первые и вторые между собой не всегда ладили. Игорю всё больше казалось, что он заехал куда-то в Мексику. Всё кругом жило по-испански, начиная с ритмов сальсы и реггетона, вливавшихся в быстрый говор приземистого, смуглого народа, и кончая вывесками магазинов с их восклицательными знаками по обоим концам предложения. Лукас, как и следовало ожидать, высадился в даунтауне. “Mucho work! Mucho work! Гудбай!” – прокричал он Игорю и, сверкнув на прощание своей желтозубой улыбкой, тут же затерялся в уличной толпе.

Кварталы темнокожих тоже дышали здесь особой культурой – “культурой улицы”. На грязных пустырях приютились одетые в “сто шуб” бездомные с тележками, украденными из соседнего супермаркета и набитыми банками и всяким тряпьём. Старые бетонные здания и заборы пестрили радужными граффити. По улице мимо бездомных важно плелись стайки молодых людей в телогрейках на рэперский манер и джинсах-шароварах, нарочно спущенных ниже пояса. Из окон домов и машин доносились могучие басы последних героев уличного хип-хопа. “Let me slap you up bitch! Let me slap you up!”