– Скоро придет врач.

И ушла.

Тогда я стал подглядывать. Дверь палаты была приоткрыта. Папа лежал в кровати у окна, от его тела к машинам бежали провода. В носу у него была такая штука для подачи кислорода. Выглядел он жутко больным. Но еще шевелился и разговаривал с медбратом.

– Надо было надеть кепку, – сказал он. – Это все от солнца.

– Через несколько дней мы узнаем больше, – ответил медбрат.

– Несколько дней? У меня же отель!

– У вас только одно сердце. Если оно не выдержит…

Так я и знал, я сразу понял: это инфаркт!

– Но мне было больно здесь, – папа показал на середину груди, – а сердце тут, – он ткнул пальцем левее.

– Это распространенное заблуждение, – ответил медбрат.

И папа вдруг так испугался! Он побелел как мел, серьезно. Казалось, ему лет сто.

– Пожалуйста, скажите моим детям, что все будет хорошо, – попросил он медбрата.

– Могу соврать.

– Спасибо.

Медбрат скользнул взглядом по двери и увидел меня.

– Тебя же попросили подождать в коридоре, – строго сказал он.

Я быстро помахал папе, и он помахал в ответ, не поднимая руку с кровати.

Опять я сидел в коридоре. Сестры еще не пришли. А что если они опоздают?

Мне так хотелось быть с папой! Он, конечно, не при смерти, но мама тоже долго не умирала, хотя мы уже знали, что это неизбежно. Тогда хочешь не хочешь, а становишься другим человеком. Иногда мы забывали об этом, но, когда она вдруг улыбалась, мы знали: улыбаться ей осталось недолго. Вот и теперь мне было страшно. В скорой папа мне улыбался и даже шутил, но видно было, что он тоже боится. И он отчего-то выглядел ужасно усталым. По-моему, белизна больничных постелей заразна.

«У вас только одно сердце», – сказал медбрат. Лучше бы у человека были два сердца и одна ноздря, но я тут не главный.

Если папа умрет, мы останемся сиротами: ни дядей, ни теть у нас нет. Мама и папа были единственными детьми, поэтому сами родили четверых. Если папа умрет, то кроме нас самих у нас никого не останется. Вот был бы у меня старший брат!..

Так думал я в коридоре, но не успел додумать, как явились сестры. Впереди, как полагается матери, шагала Либби. Рядом, держа ее за руку, скакала Пел. За ними следовала Брик в полном боевом облачении – размалеванная, со всеми своими цепями, браслетами и пирсингом. Все это блестело и переливалось в противном свете больничных ламп. Брик надела свою самую короткую юбку.

Пел подбежала ко мне.

– Папа уже умер? – поинтересовалась она чуть ли не с надеждой в голосе.

Я спросил, где они так долго пропадали.

– Брик надо было нарядиться, – сообщила Пел.

– Да вы сдурели? – рассердился я. – Не в театре же!

– Знаешь, что мы сейчас видели? – вступила в разговор Брик. – Палату, где мама…

Не в силах продолжать, она сжала зубы и показала туда, откуда они пришли. Она имела в виду палату, где мама лежала перед смертью.

– Мама не умерла, она изменилась, – заявила Пел.

Такое она говорит часто. И верит в это. Мы с Либби не хотим ее разочаровывать, но Брик подобные заявления на дух не переносит.

– Да уж, довольно сильно изменилась, – желчно ответила она.

Под глазами у нее растеклась тушь.

Медбрат поманил нас в палату.

– А ну соберитесь! – приказала Либби. – Брик, держи себя в руках, Пел, веди себя нормально.

Папа сидел в постели. Рубашки на нем не было, грудь была вся заклеена проводами. На лице у него играла широкая улыбка. Будто уголки его рта были подвешены на рыболовные крючки, а сверху кто-то тянул за леску. Боже, как папа старался!

Пел тут же подскочила к нему и чмокнула в нос.

– Привет, сокровище! – сказал папа.

Либби поцеловала его в щеку и спросила:

– Ты как, ничего?