Другое дело Софья Владимировна. До сих пор ее путешествия по воде сводились к прогулкам на лодке по Неве или Москве-реке, а опыт морских путешествий был ограничен увеселительными пикниками на яхте в тихую погоду по маршруту Дворцовая пристань – Петергоф. Уже на второй день пути, когда фрегат вышел из относительно спокойного Финского залива в более бурное Балтийское море, она впала во все прелести морской болезни и теперь под опекой корабельного врача лежала больная.

* * *

В кают-компании тихо. Оба пассажира – генерал-лейтенант от инфантерии и генерал от Духа Святого – сидели за большим столом в центре помещения. На столе стояла початая бутылка ямайского рома, два стакана и тарелка с квашеной капустой. Все остальные офицеры были на палубе. Переход через Балтику всегда дело ответственное и полезное при практическом плавании. Тем более что большая часть команды выходила в большой поход впервые. Новоиспеченные выпускники Морского корпуса во главе с только что произведенном капитаном первого ранга Тулубьевым суетились на палубе. Матросы, все тоже недавно призванные, неумело и медлительно возились со снастями, получая замечания, а порой тычки и подзатыльники от опытного бывалого боцмана Тарасыча. Вчерашние гардемарины, а ныне мичмана флота российского отдавали первые свои команды, управляя развертыванием и набивкой парусов. С палубы то и дело доносился басок боцмана: «Была команда „бейдевинд“, что ж ты, корова некрытая, бакштаг готовишь? Запоминай, Емеля, твою …!» Из-за присутствия на фрегате дамы капитан провел специальную воспитательную беседу с матросами и особенно с боцманом, дабы привычных в обращении между собой бранных слов не произносить и рукоприкладства избегать. Если бы не это, нерадивый матрос не отделался бы сравнением с яловкой и получил бы хорошего тумака. В общем, весь экипаж корабля был сильно занят в это время. Корабельный доктор, единственный из членов команды не участвующий в управлении судном, находился у постели Софьи Владимировны. И это было очень кстати. Ведь если бы неосторожное ухо подслушало, о чем говорилось между двумя генералами, то волосы от ужаса зашевелились бы над этим неосторожным ухом.

– Умереть, любезнейший Павел Александрович. Только смерть избавит тебя от страданий твоих. Только тогда ты сможешь освободиться, – басил архимандрит, наливая из бутылки себе в стакан коричневой жидкости. Плеснул он и во второй стакан и добавил: – Знаю, не любишь, но выпей, ваше сиятельство, мозг прочистит, поймешь меня лучше.

Строганов, сидевший за столом, понуро положив голову на руки, устало приподнялся, взял стакан, заглянул в него и, скептически посмотрев на плескавшуюся в нем подозрительного вида жидкость, тем не менее выпил, поморщился и, как ни не хотел, но схватил щепоть изрядно прокисшей прошлогодней квашни и захрустел ею. И чудо – в задумчивом и бессмысленном взгляде генерала сверкнула искра. То ли оскомина пробила слезу, то ли до графа начал доходить смысл слов попа. Закончив жевать, он все еще тем же уверенным тоном, что возражал клирику до этого, произнес:

– Но я не верю в Бога. Как не веруя-то?

– А для этого то, что ты называешь верой, и не нужно. Вера, брат, это процесс, а не состояние. Вот войдешь в процесс веры, многое поймешь. И то, что ты называешь верой, сейчас придет к тебе. А смерть, знаешь ли, что для верующего, что для атеиста – одна. А вот воскрешение в жизнь вечную – это уже не для всех. И поймешь ты это, только взглянув на эту жизнь со стороны, с той стороны! – Гедеон указал пальцем в потолок кают-компании. Затем налил стаканы в другой раз. – Ну давай, Пал Александрович, за ясность мысли.