Курсор маячил за последней буквой фамилии, пульсируя, ожидая указаний – щелчка по клавише ввода – верной ищейке, готовой выполнить распоряжения и отыскать все, что мне требуется.

Все это время я сидел здесь, не в силах решить, хочу ли я что-то знать. Стоит ли мне нажать на эту клавишу. Что будет, если нажму, и что будет, если не нажму? Изменится ли что-нибудь в любом случае? Мысли, что крутились обломками в водовороте моего ума: «Пожалуйста… пусть это случилось не в том году. Пусть это случилось позже. Пусть она умерла в конце восьмидесятых или в начале девяностых. Пусть это случилось с ней в тридцать или сорок лет, вполне благопристойно. Пусть она попала в аварию, ее сбила машина, она упала с велосипеда или со скалы. Пусть она заразилась какой-то редкой неизлечимой болезнью. И главное, пусть она умерла быстро, безболезненно, в компании родных и близких. Что еще, в конце концов, может просить любой из нас?»

Просто пусть это случилось не в том безлюдном лесу в бархатных сумерках рассвета. Пожалуйста.

В детстве я любил играть в раскраски-головоломки с набором, казалось бы, совершенно несвязных точек. Но соединяя номер за номером карандашной линией, можно нарисовать некую форму в этом кажущемся хаосе, извлечь смысл из точечной путаницы. Больше всего мне нравилось, добравшись до середины пути – когда уже видны четкие линии, попытаться догадаться, что же получится в итоге. Ракета? Трактор? Пальма, парусник, динозавр, остров? Могло оказаться все что угодно. И лучшими оказывались те рисунки, которые никак не угадывались. Ты думал, что получается паровоз, но в результате получался извергающий дым дракон. Ты думал, что рисовал кошку, а дорисовал игуану.

Такое же ощущение беспорядка между мыслимыми и реальными действиями окутывало меня, пока сидел в кабинете, вжимая локти в столешницу. Я привык думать, что моя жизнь шла по накатанной колее, но, оказывается, на этой самой колее могла разверзнуться пропасть.

Я снял ремень сумки с плеча, позволив ей упасть на пол. Достал сигареты, ослабил узел галстука и развернулся на кресле, переложил какие-то документы с одного края стола на другой, и вдруг, стремительно, не дав себе времени остановиться, повернулся к компьютеру и щелкнул по клавише ввода. Сильно щелкнул, даже палец заныл от удара.

Появилась иконка песочных часов, крошечные зернышки электронного песка проскальзывали в тонкую талию. Часы перевернулись, раз, другой. И вот появляется синий список. Библиотечные каталоги, в основном из университетов. Номера и коды ее академических документов, участие в редактуре учебников, упоминание о более ранней радиопередаче, с предложением загрузить аудиоподкаст. Насколько я понял, последнее предложение должно выявить сведения о ее биографии, поэтому я щелкну по этой иконке, и вот она развернулась передо мной… короткая жизнь Николь Джэнкс.

Дата рождения, национальность, школы, колледжи, дипломы, степени, преподавательские должности, публикации: какие странные извлечения, как будто в конечном счете мы являемся лишь набором географических координат и профессиональных достижений. Неужели такой набор останется после каждого из нас – закодированные в компьютере голые факты?

Четыре цифры этой биографии режут мне глаза, точно холодная сталь. Год ее смерти, увы: «1986» – кажется одновременно опустошительным и неизбежным. «Конечно, – подумал я, – конечно, это случилось именно тогда». И вдруг я осознал, что уже предчувствовал, даже знал это. Возможно, знал давно.

Пятью минутами позже я прошел по серым бетонным плитам, отделявшим университет от окружающего мира. Мне необходимо глотнуть воздуха, пройтись, сменить обстановку. Нужно найти такси. Нужно отвлечься. Я не мог больше оставаться в том замкнутом кабинете перед обличающим монитором. В моем портсигаре три свернутых сигареты, и я намерен выкурить их, одну за другой, прежде чем поеду в аэропорт.