– Что ты сказала?! Что сказала?!

– И Алешку… Алешку… они тоже убьют, – простонала Надюшка, пряча залитое слезами лицо на груди Лукерьи.

Лукерья поняла, что надо успокоить девочку, иначе от нее ничего не узнаешь. Унимая дрожь в руках и ногах, Лукерья подняла Надюшку и посадила на крыльцо амбара. «Вон они зачем винтовки-то из амбара унесли», – подумала она.

– Ну успокойся, успокойся скорее и расскажи мне все, все… Успокойся, моя родненькая… – шептала Лукерья.

Надюшка перестала всхлипывать. Лукерья концом своего головного платка вытерла ей лицо.

– Убивать коммунаров они поплыли… Тетенька Луша, страшно мне!.. Врут они… никакая они не родня дедке. Офицеры они! А эти двое тоже офицеры. Дорогой они убили коммунара. Плыл он в Парабель с пакетом из коммуны, утром сама слышала. Хвалились они дедке.

И вдруг, пронзая шум раскачавшегося от ветра леса, взлетел в мутное от густого зарева небо истошный возглас Лукерьи:

– Терешу они убили! Терешу!

Лукерья вскочила, заметалась по двору. Она кинулась к лестнице, но, встав на перекладину, обернулась.

– Давно они уплыли, Наденька? – спросила Лукерья, и девочка заметила, как ее сухие глаза вспыхнули жарким, нестерпимо жарким огнем.

– Они сели в лодки, я дала пойло коровам и побежала сюда.

Надюшка теперь не всхлипывала, не рыдала, она смотрела на Лукерью. «Ты приехала из коммуны, и ты должна отвести от Алешки, от коммунаров неминуемую смерть», – говорил ее взгляд.

– Ты беги, Наденька, голубчик, домой. Беги скорее. Хватятся тебя, искать станут.

Не этих слов ждала Надюшка от Лукерьи. Она взглянула на нее и с недоумением и с укором. Лукерья поняла это.

– Беги скорее! А я… запалю тайгу. Увидят с реки – вернутся, – добавила она тихо.

Надюшка сверкнула глазами, и Лукерья увидела в этом взгляде и одобрение и восторг перед ее решимостью. Девочка вскочила и хотела убежать, но Лукерья задержала ее, обняла и поцеловала в губы крепким и каким-то отчаянным поцелуем.

– Прощай, ласточка, прощай. Пусть твоя жизнь будет другой, – сказала Лукерья вдогонку Надюшке. Но та слов ее уже не услышала. Русая головенка замелькала между кустов и деревьев там, где петляла тропинка.

Как только Надюшка скрылась в лесу, Лукерья бросилась в дом. Теперь ничто уже не могло удержать ее от исполнения задуманного. Все в ней – каждый мускул, каждая жилка – трепетало в приливе ярого нетерпенья, каждый удар сердца толкал только на одно: «Действуй! Действуй!»

Лукерья схватила бидон с керосином, стоявший за печкой, и побежала к амбару. Здесь у Порфирия Игнатьевича за семью замками хранилось награбленное добро, отсюда вместе с Отсом он вынес винтовки, чтобы убить коммунаров. Отсюда вместе с убийцами ушел и Ведерников, лжец и негодяй, чтобы застрелить Бастрыкова и Алешку… Будь оно проклято, это место! Будь они прокляты, эти изверги, сгубившие Тереху! Лукерья сняла с бидона крышку, широко размахнулась и выплеснула керосин на солому, копной подбитую к стене амбара. Потом подбежала к навесу, возле которого в ямке робко чадил едким дымом костер, взяла из него головешку и сунула ее в солому. Пламя вспыхнуло, задрожало, задергалось и взлетело сразу выше крыши. Лукерью обдало жаром. Она отошла к навесу и села на скамейку, на которой любили сидеть по утрам эти выродки офицеры. Пламя, раздуваемое порывами ветра, потекло по земле, охватывая смолистые амбарные стойки, проникая во все щели и пазы.

– Хорошо, хорошо, увидят дым, бросятся назад… – бормотала Лукерья.

Вдруг она вспомнила, что там, на вышке амбара, остался ее сундучок с вещами. В нем лежали ее пожитки, но не они были ей дороги. На дне сундучка в узелках платочка сберегала она две пряди волос, отрезанные когда-то давным-давно от кос сестер. Это было единственное, что от них осталось. Лукерья кинулась к лестнице. Пламя уже охватило пол-амбара, огонь с треском раздирал смолевые стойки и опорные бревна. Однако со стороны лестницы пламени еще не было, лишь курчавились из-за угла косяки густого дыма.