– А это, Николенька, потому как в те годы, что до войны, что после нее, какой только нечисти на нашей земле не водилось, – пояснил он.

– Ишь ты. – Колька тряхнул верхней папкой и чихнул от поднявшейся пыли. – А что, Гитлер и нечисть на службу призывал, что ли? Я думал, что такое только в дешёвых боевиках можно увидеть.

– Нечисть и нежить никто добром служить заставить себе не может – назидательно произнес призрак – Ну, кроме такой же нежити или сильного колдуна. Но колдун ее сможет неволить только до тех пор, пока произнесенное им заклятие держится.

– Значит, Гитлер колдун был! – подытожил Колька. – Я так и знал!

Бум! В голову ему прилетел маленький валенок.

– Правильно, Аникушка. – Тит Титыч меленько засмеялся, как будто монетки рассыпал. – Самый сильный колдун, о котором я слышал, Серендир Валахский, мог сковывать упыря заклятием не более чем на три часа, а уж ему-то сил было не занимать. А ты говоришь – на службу.

– А как же тогда… – Колька потер лоб. – Вернее – почему? Я все еще о сороковых годах.

– Чуют дети темной стороны кровь, тем более великую, всегда чуют. А коли кровь будет – так и им пропитание сыщется. Ох, сколько же тогда мальчиков и девочек из отдела полегло.

Тит Титыч пригорюнился и шмыгнул прозрачным носом.

– Володичка Овсянников, Петя Швец, Роза Мейер, Гриша Стеклов, – всех не перечислишь.

– На войне? – тихо спросил Колька.

– И на ней, да и после нее, – подтвердил Тит Титыч. – Марина Крюгер вот в самом ее конце погибла, а такие, как она, раз в сто лет рождаются. Любые заклинания распутывать и снимать умела, даже посмертные, а это только очень большим талантам под силу. Но вот, не убереглась…

– А что случилось-то?

Странное дело, Колька вдруг почувствовал некое родство с этими людьми, которые ушли из жизни задолго до его рождения, и от которых сейчас остались только имена, да еще документы в этих старых папках на столе. Но он знал, что они были для него своими, даже несмотря на то, что он их никогда не видел.

– В Белоруссию она отправилась, там ведьмак появился очень сильный, на крови помешанный, с ними такое случается иногда. Детишек повадился таскать, за месяц три десятка душ загубил. И поехала-то одна, в отделе не было никого, на нее его и оставили тогда. Я ей говорил – не надо, подожди день-два, ребятки с задания вернутся, да и не дело двери этого дома на замок закрывать, не любит дом-от этого. Но она упрямая была, ей же всего двадцать третий годок шел. Все вы в этом возрасте такие. «Как так?!» – кричит. – «А если ведьмак тем временем еще чего натворит?!». И уехала.

– И? – Колька даже дышал через раз, уставившись на Титыча.

– Ведьмака она, похоже, нашла, детишки потом не пропадали. Но вот сама не убереглась, погибли они все – и сама Мариночка, и два офицера, что с ней были. Сопровождали ее, стало быть. Как потом Житомирскому объяснили (он тогда отделом руководил), на хутор, где они заночевали, набрел отряд каких-то вражин недобитых, они от них до конца отстреливались, но куда там – этих поганцев почти полсотни было. Сначала офицеры погибли, а после Мариночка себя вместе с врагами гранатой подорвала. А может, и не гранатой, может, заклятием каким, она ведь много чего умела, хоть и молодая совсем была.

Раздался топоток, и в руки Кольке ткнулся пухлый альбом с застежками. Аникушка смотрел на него строго и махал лапками – мол, листай.

Колька открыл фолиант и увидел старинное фото, на котором стоял молоденький офицер, одетый в дореволюционную офицерскую форму с аксельбантами, строго глядящий перед собой и придерживающий правой рукой шашку с темляком.