Я не могу так жить.

Но я не собираюсь умирать. Я просто хочу покоя.

Пусть все оставят меня. Пусть дадут жить так, как я хочу.

Не знаю, сколько времени я так просидел, борясь с паникой и стрессом, но я снова услышал звук подъезжающей к моему дому машины, когда солнце было ещё высоко над горизонтом.

Я услышал, как калитка отварилась: по одним только звукам моё воображение начертило такую отчётливую картину, что я буквально увидел своими глазами, как она открывается, как идут чьи-то ноги по моей дорожке из белой плитки.

И это нагнало ещё больше паники на моё совсем лишившееся мужества сердце. А когда оно готово было разорваться, то раздался очередной стук в дверь – уже второй за сегодня.

И ЧТО ЖЕ И ВСЕМ ОТ МЕНЯ НАДО?!!

Я же просто хочу покоя…

– Коленька, сыночка, открой маме дверь.

– Прости, мам, не могу. – Я даже не стал поворачиваться к двери, а так и продолжил сидеть на полу, лишь иногда поднимая голову, чтобы родители слышали мой голос хоть немного отчётливей.

Родители…

Самые близкие мне люди, но даже их я не мог пустить к себе. Даже голос родной матери не внушал мне доверия и не вызывал умиротворения. Я не мог открыть эту чёртову дверь даже перед ними.

– Почему, сыночек, ты нас больше не любишь? – Слёз я не видел, но они прекрасно слышались в голосе матери: воображение уже рисовало то, как она, стоя на моём крыльце, вытирает их белым платком с синими узорами птиц, который она всегда носила с собой в правом кармане то куртки, то джинс (всё зависело от погоды).

– Сын, хватит дурить. Мы с матерью проделали такой долгий путь не для того, чтобы разговаривать с дверью. Открой немедленно, прекрати страдать ерундой! – Отец, как и всегда, был строг. Но, несмотря на всю его суровость, я прекрасно знал, что он меня любит так же сильно, как и мать.

– Не дави на него, Ром. Ему и так тяжело. – Видимо, мать думала, будто я не услышу её шёпот, но я услышал всё, и мне стало только хуже (презрение к себе ещё сильнее выросло при осознании того, что я заставляю своих близких страдать).

– Я не дурю, па. Мне, правда, очень страшно. Я не могу открыть вам. – Я начал водить пальцем по полу, как я это всегда делал в детстве, когда родители меня отчитывали.

– Понимаю, в тебя стреляли, это очень страшно, но ведь жизнь на этом не заканчивается. Вон, в Петьку тоже стреляли и не один раз: он много чего в жизни повидал, однако живёт себе спокойно и не запирается от всех. – Отец никогда не умел подбирать подходящие слова и оказывать эмоциональную поддержку. Каждый раз, когда он пытался меня приободрить, я всегда понимал, что он хотел как лучше, но от его слов становилось лишь тяжелее. И этот раз не стал исключением.

– Не все в этом мире смелые люди, пап. Я бы и рад выйти, да обнять вас, но я даже до дверной ручки дотронуться боюсь, когда слышу, как кто-то проходит мимо моего дома, а вы, так и вовсе, на моём крыльце стоите.

– Ну, хотя бы в окно выгляни, сыночек. Дай нам на тебя посмотреть.

Действительно, чего это я тут запрятался. Выйти я, может, и не в состоянии, как и дверь открыть, но хотя бы выглянуть в окно-то я могу. Хотя бы для того, чтобы поговорить с родителями.

Я взял булки в руки и подошёл к окну рядом с входной дверью. Отодвинув в сторону тюль, я постучал в окно, давая близким знак, к какому окну им следует подойти (просто окна были с обеих сторон от крыльца – я подошёл к левому, со стороны родителей).

Услышав мой стук, мать едва ли ни бегом помчалась к окну; отец же шёл спокойно, хотя в его движениях я всё равно видел несвойственную ему суету. Спустившись на изрядно заросший газон, они встали напротив окна, и я неуклюже помахал им рукой, глупо улыбаясь и делая вид, будто я счастливый человек.