Соседи мусолили семейку алкашей вечерами напролет, старухи слетались на шабаш и зачитывали заклинания. Разговоры всегда оставались разговорами. Люди напоказ хаяли бессовестную мамашу и блуждающего папашу, играли заинтересованность, а на самом деле подавляли голод, удовлетворяли интерес. В душе людей мало место для искреннего сострадания, они хотят знать, но не хотят видеть, хотят наблюдать, только не участвовать.

В этот прекрасный осенний день даже погода не знает о смерти маленького человека. По правую сторону стояли родственники, организовавшие похороны. По левую – его усохшая уставшая мать с трясущимися руками, черным платком на голове, скрывающим седые пряди, да в накинутой на плечи потасканной куртке. Она смотрела все время куда-то вперед. Рядом с ней забулдыги-алкаши, вся местная чернь топтала почву на кладбище, как быки перед корридой. Они оглядывали кресты с памятниками, маялись на солнце в потертых куртках, ожидая отправки автобуса на поминки. Кто-то из них даже напялил солнцезащитные очки, другие щурились с явно недовольным выражением лица.

Батюшка потратил немного своего времени, получил деньги, сделал звонок, и через пять минут за ним приехала черная иномарка. Отец окинул всех взглядом, скрепил губы, выражая соболезнование, и помотал головой. Огромный крест на выпирающем животе говорил о важности и чистоте его мыслей, ухоженная седая борода перебегала с одной груди на другую. Четко отработанная схема. Сегодня он установил рекорд по скорости чтения и отпевания покинувшего мир живых – безобидного холодного тела. Он открыл заднюю дверь и присел в машину, опустил заднее окно, ветер добежал до лица, раскачивая его бороду из стороны в сторону. Машина дала ходу, звук двигателя мелодией прошелся по загробному миру – хороший автомобиль.

Мужики забили крышку гроба, кажется, многие вздохнули с облегчением, ведь солнце лишало людей тоски, грусти и слез. Пока два старика погребали мертвое тело в свежую землю, люди собирались в кучки, как дети в садике во время очередного утренника. Я отказался ехать на машине, завалился в катафалку, где стояли две деревянные самодельные лавочки. Напротив меня сидели две бабули в платках и тулупах. Они что-то жужжали друг другу на ухо, оставляя завесу тайны, покачивали головой, играя глубокими морщинами на лице. Все расселись по местам. Заработал двигатель, глушитель выплюнул куски черного дыма. Мы сбегали с этого места, оставив лишь следы после себя, подобно чернилам, оставляющим кляксы на чистом листе бумаги.

Разбитые дороги мучили костлявый зад. Прочувствовав каждую кочку, я захотел постоять, неловкость победила, моя задница продолжала сидеть, я начал рассматривать расписной линолеум, устеленный на полу гнилого автомобиля. Молочный цвет превратился в кашу, изощренные цветки теряли красоту под грязными ногами людей. Их обувь оставляла крошки из почвы, сами они не обращали на это никакого внимания. Никого из этих людей я никогда не видел, полагаю, они меня тоже. Все сидели плечом к плечу, ни одного свободного места, запах устоявшегося перегара не давал покоя. Посмотрел на соседа, тот облизал губы, потер грязной рукой щетину, взглянул на меня и улыбнулся, несколько передних зубов отсутствовало, остальные успели пожелтеть, он держал взгляд несколько секунд, затем отвернулся к своим приятелям.

В столовой все было уже готово. Два ряда из четырех-пяти столов, набитых едой и алкоголем. Старики расположились на одном ряду, а молодые и кто считал себя таковым – на другом. Со мной рядом сидел родной дядя, который был на семь лет старше меня. Он постоянно обновлял рюмки, наливая до самых краев. Пить полными рюмками мне никогда не нравилось, приходилось делать два омерзительных глотка, правда, ко всему можно привыкнуть. После третьей я привык.