своих слов и мыслей. Неудивительно, что последние действия книги лишены слов: Софи и Отто «перестают слушать» слова, звучащие из телефона, а когда медленно поворачиваются, чтобы прочитать, что написано чернилами на стене, они видят перед собой жестокую, бессловесную кляксу. Едва Фокс удается добиться потрясающего успеха в поиске порядка среди ничего не значащих событий одного зимнего уикенда, как она одним идеальным жестом отрекается от этого порядка.

«Отчаянные характеры» – это роман, восстающий против собственного совершенства. Вопросы, которые он поднимает, радикальны и неприятны. В чем суть смысла – особенно литературного смысла – в бешеном современном мире? Зачем создавать и сохранять порядок, если цивилизация так же убийственна, как и анархия, которой она противостоит? Почему бы не быть бешеным? Зачем мучить себя книгами? Перечитывая роман в шестой или седьмой раз, я чувствую всё нарастающую ярость и разочарование от его загадок, от парадоксов цивилизации, от недостатка собственных мозгов, а затем, словно из ниоткуда, до меня доходит концовка – я вдруг чувствую то, что чувствует Отто Бентвуд, когда швыряет чернильницу в стену, – и вот я уже снова по уши влюблен.

Джонатан Франзен

Январь 1999 года

Один

Мистер и миссис Бентвуд отодвинули стулья одновременно. Устраиваясь за столом, Отто внимательно разглядывал соломенную корзинку с ломтиками багета, глиняный горшочек с соте из куриной печени, очищенные и нарезанные ломтиками помидоры, выложенные на овальном блюде из китайского фарфора, которое Софи нашла в антикварной лавке в Бруклин-Хайтс, и ризотто миланезе в зеленой керамической миске. Яркий свет, несколько смягченный витражом цвета тиффани, освещал эту трапезу. На полу, в нескольких футах от обеденного стола, перед входом в кухню виднелся белый прямоугольник – отблеск флуоресцентной лампы, которая висела над кухонной раковиной из нержавеющей стали. Старые раздвижные двери, которые когда-то разделяли две комнаты первого этажа, давно были сняты, и, слегка обернувшись, Бентвуды могли окинуть взглядом гостиную, где в этот час всегда горела лампа под белым абажуром-полусферой, а при желании – и рассмотреть старинный кедровый паркет, увидеть отполированный угол викторианского секретера и заполненный книгами шкаф, где было и полное собрание сочинений Гёте, и две полки французской поэзии.

Отто задумчиво развернул большую льняную салфетку.

– Кот вернулся, – сказала Софи.

– Ты удивлена? – спросил Отто. – А чего ты ожидала?

Софи взглянула поверх плеча Отто на стеклянную дверь, которая выводила на маленькую деревянную веранду, нависавшую над задним двором, как воронье гнездо.

Кот с мягкой настойчивостью терся неряшливым тощим тельцем о дверь. Его шерстка была серой, как древесный гриб, и в тусклую полоску, а голова – огромной, целая тыква, с двойным подбородком, несуразная и нелепая.

– Перестань смотреть на него, – сказал Отто. – Не нужно было вообще его кормить.

– Наверное.

– Придется позвонить в Общество контроля животных.

– Бедняжка.

– Он прекрасно справляется. Все эти коты живут совсем неплохо.

– Возможно, их выживание зависит от таких людей, как я.

– Соте очень неплохое, – сказал он. – Кому какое дело, выживут они или нет.

Кот прыгнул на дверь.

– Не обращай на него внимания, – добавил Отто. – Ты хочешь, чтобы бродячие коты со всего Бруклина устроили паломничество к нашей двери? Представь, во что они превратят наш сад! На днях я видел, как один такой поймал птицу. Они не домашние котята, знаешь ли. Они разбойники.

– Как поздно теперь темнеет.

– День прибавляется. Надеюсь, местные не начнут опять тарабанить в свои проклятые бонго. Возможно, дожди зарядят как прошлой весной.