— Горсть снега зачерпни, и внутрь пойдём, — говорит.

Сказано-сделано. Одно хорошо — на морозце взбодрилась, хотя пальцам зябко от снежного комка.

— Та-ак, дуй к раковине, а то капаешь на пол, — Лизка подтолкнула меня в спину. — На, — протянула сито. — Раскроши сюда свой снежок, да смотри, чтобы ни крошечки, ни зёрнышка никуда не улетело. Промой под проточной горячей водой…

— Сомневаюсь, что на Руси в старину девы так же делали, — проворчала я, но поймав укоризненный взгляд, сдалась: — Ну да ладно.

Сказано промыть — промыла, пока в сите не остались одни только зёрнышки.

— А теперь пересчитай крупицы.

— С ума сошла? — выпалила я, глядя на горку мелких, не крупнее пшена зёрнышек, искренне сожалея, что зачерпнула столь большую горсть.

— Ты их просто попарно в сторонку сдвигай. Важно знать, чётное их количество или нет, — спокойно отозвалась подруга.

За этим-то делом я и начала задрёмывать. Зерно меленькое, его много, гоняю по ситу, и носом клюю. И всё же домучила. В процессе я прихлёбывала подсунутое мне вино, так что к концу действа в голове приятно зашумело, по телу разлилась лёгкость, а происходящее стало напоминать сон.

Дальше мы делали что-то ещё, потом выложили в тарелку кашу, оделись и куда-то пошли, но едва вышли на лестничную площадку, как двери лифта тут же отворились. Я к тому моменту была уже основательно пьяна, и потом действовала как марионетка — что Лизка велела, то и делала. Кого-то, помнится, кормила той кашей. У того кого-то были начищенные до блеска дорогие мужские ботинки и чёрные брюки. Что было выше, я не видела, почему-то смущаясь поднять взгляд. Потом… Потом ещё что-то было, но не помню, что. Кажется, даже песни пели… Ночью… Как ещё соседи жалобу не накатали?

А потом меня вновь разбудил звонок в дверь. 

Сдёрнув одеяло, села, и сонно потирая глаза, нащупала ногами тапочки. Взгляд зацепился за висящие на стене часы. Девять двадцать.

Дежавю. Или День Сурка?

Плетусь открывать. На пороге Лизка.

— Кажется, когда-то это уже было, — бурчу, пропуская её в квартиру.

— Вчера, — кивает.

Я невольно вздохнула с облегчением. А то в голове сумбур, и воспоминания путаются. Попробуй разбери, что там сон, а что — реальность. Но коль Лизка говорит, что вчера нечто похожее уже происходило, то это обнадёживает. Значит не всё так плохо у меня с головой.

— Что там с полотенцем? — интересуется Лизка.

Полотенцем? Ах, полотенцем!

Тут же начали всплывать обрывки воспоминаний. До какого-то момента вполне чёткие, потом размытые. Путанные сны отделились от пьяной реальности минувшей ночи. И странные звуки, доносящиеся с кухни. Может и вправду ко мне в дом удача постучалась, да я не заметила?

Бррр… Вот что за чушь в голову лезет?

— Не проверяла, — догадалась Лизка.

— Не-а, — помотала я лохматой головой и решительно сдула с лица упавшие спутанные пряди. — Лиз, мне работать надо. Выноси вердикт, что там меня ждёт в следующем году.

— Так я ж тебе вчера ещё говорила… — явно растерялась подруга.

— Помнила бы я ещё…

— Что и суженного не помнишь?

— А должна?

— Ты его кашей кормила, как бы…

— Я? Кашей?

Хм… Кашу помню. Лизка варила, я заправляла. Потом мы оделись и куда-то пошли с той плошкой. А вот куда, зачем, и что там было? Хоть ты убей — чистый лист в памяти.

— Ясно всё с тобой, — прервала затянувшееся молчание подруженция и отдёрнула портьеру. — Ну что тебе сказать? Счастье тебе привалит, и деньги. Стучались явно, вон, посмотри — она кивнула на обгаженное оконное стекло. — Твой любимый птичий помёт. И склевали всё. А полотенце, сейчас пощупаем, — произнесла она, отворяя окно и забирая замёрзшую, стоящую колом тряпицу в дом. — Выйдешь замуж, точно говорю.