– Меня Айар зовут.

– Это неважно.

– Не запомнишь? И ладно. А я твоё имя запомню.

– Ты его не знаешь.

– Так назови.

И этот долгий, жгучий взгляд, сверкающий золотыми отблесками из-под густой тени чёрных ресниц.

– Эр.

– Это мужское имя.

– Пусть так.

– Ладно. Пусть так.

Айар провёл ладонью по смятым простыням опустевшей стороны кровати – уже остыли. Конечно, она ушла. Не попрощалась и вряд ли его вспомнит, хоть он и уверен, что не разочаровал её. Но Вассалы – те ещё любодеи. Сколько у неё таких, не разочаровавших! Вассалам нельзя заводить семью, нельзя ни к кому привязываться, они служат церосу, и ничто не должно становиться важнее этой службы. Неудивительно, что потаскунство в их среде в порядке вещей. Так что Айар наверняка один из череды многих – одноночных, безымянных. Но почему-то ему очень хотелось хотя бы надеяться, что Эр его запомнила. Он-то до конца жизни не забудет её жгучий взгляд и терпкий запах трубочного дыма, шалфея и розмарина.

Айар потянулся ещё раз и встал – сон пропал, а попусту валяться в постели он не привык. Отыскав в темноте комнаты свои штаны, оделся и вышел. Зачинающееся утро приятно пощипывало голые плечи влажной прохладой, поднимало над травой молочную пенку тумана.

Ярмарка закончилась, бродячие артисты уговорились отправиться в путь на рассвете, но теперь Айара вряд ли ждут спозаранку: один из побратимов вчера видел, с кем он ушёл, и, конечно, догадался – за какой надобностью. Да ещё и остальным наверняка растрезвонил. Айар ухмыльнулся. Худа не будет, если дойти до реки – окунуться, время есть. Айару не хотелось смывать с себя тёплый пряный запах Эр, но тревожное ощущение чьего-то взгляда усилилось настолько, что захотелось отскрести его от кожи мелким речным песком.

Берег укутывала предрассветная тишина: ни рыба не плеснёт, ни ветерок не шелохнёт ветку орехового куста. Айар вошёл в холодную воду по колено, привыкая; вдохнул полную грудь хмелящей свежести. Чужой взгляд на его коже стал едва ли не осязаем: змеёй полз меж лопаток, шевеля волосы на Айаровом загривке, а обернёшься – никого.

– Эр? – спросил Айар в пустоту.

Отозвался лишь ореховый куст, зашумев листьями, а над водой разнёсся тонкий зов манка.

«Охотится, что ли, кто? – подумал Айар. – Псов подзывает?»

Вода вокруг его коленей зарябила, забурлила, закипела, оставаясь холодной, и Айар, подавившись бранным вскриком, выскочил на берег, отрясая с ног капли. Ветви орехового куста зашумели сильнее. Они гнулись и извивались, тянулись к нему и хлестали в стороны, расшвыривая орехи. Но ветра не было.

– Что за шутки Неименуемого? – выдохнул Айар, и над его головой липкой паутиной полетел заунывный плач манка.

Ореховый куст наливался тьмой, словно всасывая в себя всю предрассветную хмарь, и пульсировал голодным дыханием, и смотрел холодно, бесчувственно, как мертвец – живые так не смотрят.

Вместо крика с губ Айара сорвалось лишь облачко тёплого пара. Следовало бежать, бежать и не оглядываться, прочь отсюда, но Айар стоял и смотрел, словно промороженная рыба, а тьма вокруг становилась всё плотнее, а липкая паутина манка – всё крепче.

– Боишься? – прошептал Каннам, повернувшись лицом к Ярдису, когда остальные мальчики заснули.

Ярдис лежал на спине, на голом каменном полу – покрывало из шерсти авабиса он сворачивал и подкладывал под голову – и смотрел на высокий потолок кельи. В тусклом лунном свете по неровной каменной поверхности блуждали размытые тени, сплетаясь в узоры – всегда разные.

– Ярдис! – прошипел Каннам, нетерпеливо тряхнув отросшей косицей. – Оглох?