Память у Брижит была специфическая. Она могла запомнить свои реплики за несколько минут до съемки либо напрочь забывала все то, что выучила накануне, если ее отвлекло какое-то взволновавшее ее событие. Когда мы расставались с ней после первой репетиции, она знала текст назубок. А два дня спустя не помнила ни слова и в качестве извинения произнесла: «Отец бьет тарелки». Оказывается, всякий раз, когда за столом она заводила разговор обо мне, Пилу хватал серебряный нож и бил рукояткой по тонкого фарфора тарелке, которая разлеталась вдребезги. «Мама считает, что вы дорого нам обходитесь», – сказала она и рассмеялась. Бергсон писал, что смех – это сущность человека. Я всегда считал, что эти слова имели к Брижит самое непосредственное отношение.

Одетая в блузку, она сидела на полу, прижавшись к стене и поджав ноги. Я всячески старался смотреть ей в глаза, но она поняла, что волнует меня. И тогда сказала:

– А почему бы нам не перейти на «ты»?

Я расценил эти слова как скрытое признание в любви. Но не воспользовался этим. Мы ведь встретились по делу, и я принял все меры, чтобы это не обернулось флиртом. Я вообще никогда не пользовался своим положением в личных целях. Хотя я и не был знаменит, но статус сценариста и ассистента Аллегре не мог не произвести впечатление на пятнадцатилетнюю девушку. За всю свою карьеру я никогда не заводил романы во время съемок. (Если только уже не жил с актрисой, что действительно имело место.) Встречам на авеню Ваграм, сопровождавшимся смехом, была присуща затаенная нежность. Они не были лишены своего очарования.

Наступил день кинопробы.

Брижит проявила полное самообладание. У нее не было никакого опыта, но создавалось впечатление, что она всю жизнь стояла перед камерой. Я гордился своей ученицей, которая произвела большое впечатление на Марка Аллегре.

Было поздно, когда я вез ее домой на такси. Она держала меня за руку. Мы не имели понятия, каков будет приговор продюсера, и не знали, не станет ли эта поездка через Париж нашим последним свиданием. Перед тем как выйти из машины, она быстро (впервые) поцеловала меня в губы.

Продюсеру не понравились зубы Брижит. Он посчитал, что она слишком раскрывает рот. Брижит забраковали, и начало съемок «Срезанных лавров» было отложено на неопределенное время. Я не видел Брижит несколько недель.

Но я не забыл ее. Однако мне было трудно представить, как можно согласовать столь разный, чем у нас, образ жизни. Я в буквальном смысле жил, как птица на ветке, ночуя то у одного, то у другого приятеля, в зависимости от настроения или характера общения. (Дом 44 на авеню Ваграм был убежищем, но не собственностью). Много времени я проводил на Сен-Жермен-де-Пре, напоминавшей деревню внутри большого города. Моими друзьями были тогда никому не известные люди, многие из которых прославились с тех пор. Другие, как Жан Кокто, Жак Превер, Борис Виан, Жан Жене, уже были знамениты. Я был также знаком с Морисом Шевалье, Эдит Пиаф, Колетт, Сартром, Камю, Сальвадором Дали, многими «звездами» театра и кино…

Ночи в Сен-Жермен пользовались популярностью, весь Париж приезжал сюда развлечься и пораспутничать. Если у тебя не было ни гроша, это не имело никакого значения: у кого было три су, платил за всех. Мы пользовались кредитом в бистро и дискотеках. И не без оснований. Именно такие парни, как Кристиан Маркан, Мишель де Ре и я сам, такие девушки, как Жюльет Греко или Аннабелла, придали этому району свой стиль и подбросили мысль об открытии клубов в подвалах домов. Слово «дискотека» придумано мной. Какой-то журналист обозвал нас экзистенциалистами. Позднее нам на смену пришли битники и хиппи. О нас тогда часто писали в таких изданиях, как «Самди суар» и «Франс диманш».