Шамбеллан прибыл в Англию в то время, когда Генрих VIII завершил наконец свои матримониальные эксперименты; год смерти короля совпал с открытием в лондонской церкви Святой Марии Вифлеемского приюта для душевнобольных, искаженное название которого обогатило английский язык словом «бедлам». К тому времени семья Шамбеллан прочно обосновалась в чужой стране и сменила фамилию на Чемберлен. Королева Елизавета сидела на троне уже десять лет, Шекспиру было шесть, а Фрэнсису Бэкону десять лет от роду, а за колдовство полагалась смертная казнь. К тому времени, когда фамилия семейства завершила свою эволюцию и Шамбеллан теперь звучало как Чемберлен, родился Вильям Гарвей, Тимоти Брайт изобрел стенографию и была разбита Непобедимая армада. Эти события приводят нас в 1588 год, когда два сына старого Чемберлена, Питер-старший и Питер-младший, занялись повивальным делом и изобрели акушерские щипцы.

Братья Чемберлен хранили в тайне свое изобретение, стремясь взять в свои руки обучение повитух и руководство ими. В оправдание своих претензий они заявляли, что могут разрешить роды в тех случаях, когда бессильными оказываются все другие врачи. Ревностно охраняемый секрет они передали следующему поколению Чемберленов, представленному другим Питером, сыном младшего из двоих братьев. Этот Питер был человеком незаурядных способностей, но соединял в себе черты религиозного фанатика и неприятные черты шарлатана. Так же как его отец и дядя, он пытался сохранить свое исключительное положение в повивальном деле. Когда ему было отказано в этой привилегии, он разразился памфлетом, озаглавленным: «Голос из Реймы, или Эхо криков женщин и детей, взывающих к состраданию Питера Чемберлена». Амбруаз Паре в таких случаях выражался проще: «Я перевязал ему раны, и Господь исцелил его».

Секретом Питера Чемберлена были все те же акушерские щипцы, переданные ему отцом и дядей. Секрет этот он передал своим сыновьям, самым толковым из которых был Хью (1630–1706). Семья продолжала хранить тайну, и, выражаясь словами Хью Чемберлена: «Мой отец, брат и я сам (хотя больше никто в Европе, насколько я знаю) Божьей милостью и нашим усердием добились обширной практики, помогая женщинам успешно разрешаться от бремени без предрассудков в отношении к ним и их детям». Тогда он продолжал хранить семейный секрет.

В то время, когда Хью Чемберлен, следуя семейной традиции, пытался взять под контроль подготовку и деятельность английских повитух, врачи медленно, но верно осваивали акушерскую практику. Толчок этому движению дал Паре, а титул акушера, дарованный Клеману, прибавил достоинства новой профессии. Тем не менее попытки врачей заниматься акушерством столкнулись с мощной оппозицией. За исключением королевских семейств, врачи сталкивались с невероятным ханжеством. Иногда врач был вынужден повязывать себе на шею один конец простыни, а другой повязывать на шею пациентке. Таким образом, врач не мог видеть, что делается под простыней. Он производил свои манипуляции вслепую, но зато берег стыдливость больной. Титул «акушер» прижился не сразу, и врачей, практикующих в акушерстве, часто награждали унизительными кличками. Так, когда Вильям Смелли в XVIII веке организовал в Лондоне школу повитух, его конкурентка, повитуха с Сенного рынка миссис Найхелл, окрестила его «повивальным дедом лошадиной богоматери». В истории медицины Смелли остался благодаря тому, что первым предложил измерять размеры таза, но свой след он оставил и в литературе. В романе Лоренса Стерна «Напиток Тристрама» он фигурирует под именем Андрианус Смелвгот. В эту восхитительную книгу он попал благодаря тому, что принял слова Lithopaedii Senonensis Icon за имя автора, хотя на самом деле это была всего лишь подпись под изображением петрифицированного плода. Ошибку заметил йоркский врач доктор Джон Бертон, выведенный в романе под именем доктора Слопа, спорившего с повитухой за право принимать роды Тристрама.