Багряные краски не имели ни единой трещины, лишь за исключением микроскопических – естественных от старости полотна, а не дешевой краски. Гвозди и крепления рамы, а также патина дерева свидетельствовали о том, что картине было порядка несколько десятков лет.

Анна нахмурилась и потерла виски, но шум в голове никуда не делся. Она не могла так обмануться! Девушка с опаской прильнула к холсту и сделала вдох. Подозрения – всего на всего подозрения, но холст не имел запаха!

Девушка сглотнула слюну и попятилась назад. Перед ней был подлинник. Тот самый подлинник, что был похищен прямо из квартиры Мармонтеля в Монпелье за несколько дней до передачи в музей.

Анна в ужасе прикрыла руками рот и боялась сдвинуться с места. Она запрещала своим глазам смотреть на «Агонию», но они наглухо приковались к ней многотонными цепями: глубина красок, сила мазков, это неподражаемое смешение бардо, рубина, оливы и белил в едином круговороте сумасшедшей спирали… Нужно было срочно сообщить всем, что она здесь, что она украдена Георгием! Если бы все было так просто… Какое дело до картины, когда она сама в чертовом поместье, словно элемент декора… Околдованный особняк засасывал в свое гниющее болото.

Библиотека.

Анна оглядела весь книжный шкаф, старинные пыльные тома на полках. Романы, сборники, классика, триллеры и детективы… Скука.

Но не на верхней полке.

Девушка поднялась на носки и потянулась к ней.

– Русский… – поджала губы художница, пробежав глазами по названиям на корешках переплетов.

Страсть к языкам в начальной школе помогла ей освежить в памяти семантику и этимологию, и даже немного диалект чужого языка, и в ней проснулся настоящий азарт. Внимание привлекла толстая и вздутая тетрадь. Потребовался ни один прыжок, чтобы добраться до нее; раскрывшись в полете, она упала на пол. Девушка собрала развернутые страницы ветхой тетради и с интересом принялась изучать содержимое. Рукописный текс, похожий на стихи; красивый почерк, по всем признакам женский, а на внутренней чистой стороне обложки она разобрала надпись:

Дорогому Марко от любящей Александры

Любящая Александра.

Художница перелистала каждую страницу в поисках чего-то особенного, но ничего не могла найти. Разобрать хоть слово на чужом языке было не просто, но она пыталась, и больше всего ее интересовали слова, которые были выделены простым карандашом и помечены подписью другого человека. Очевидно было одно: книга леди Александры была очень кому-то дорога и штудировалась так часто, что страницы изрядно потрепались.

Девушка встала с колен и прижала к себе блокнот. За закрытой дверью было по-прежнему тихо, а она терпеть не могла тишину. Единственное спасение – терраса, где пустоту и безмолвие нарушала приятная колыбель моря и шелеста свежих деревьев в саду поместья.

Анна спустилась на террасу и, аккуратно сложив пустую посуду на столе, удобно расположилась на диване, прильнув головой на мягкую подушку. Она раскрыла перед собой тетрадь: первая пометка – четыре строки были обведены и обозначены галочкой. Художница прищурилась и пыталась разобрать буквы и слоги.

В эту ночь в него снова вселились бесы.
Моя ночная рубашка обагрилась кровью.
Дитя кричит, бьются стекла, звенит железо.
Я не спасу тебя, мой удел жить такой любовью.[8]

«Демоны», «Ночь», «Кровь», «Дитя»…

– Что за чертовщина…

Слова, которые могла разобрать Анна, вселяли ужас.

«Стекло», «Железо».

Тонкие смуглые руки затряслись, как у паралитика, а ветхие страницы захрустели и скатались на ветру колодой карт. Анна наспех перелистала всю тетрадь, оценив, сколько пометок ей предстоит расшифровать, и обнаружила, что каждый новый текст был еще более небрежен, более марок и неаккуратен.