Это случилось внезапно. Как говорится, ничего не предвещало беды. Мы как раз отметили Сонькино восемнадцатилетие и, замерев в ожидании студенческой визы, прожигали лето у бассейна. Моей матери нелегко далось решение отправить меня вместе с Соней в Стэнфорд. Это было очень накладно финансово, но за годы, что мы жили фактически на обеспечении Гейманов, на счету мамы скопилась довольно солидная сумма. Да и зарплата, которую ей платил Ян Львович, была вполне достойной. Я так радовалась, что она отпустила меня… Я так хотела поскорее уехать! Мне казалось, будто весь мир теперь у моих ног. А потом… потом мир перевернулся и обрушился мне прямо на голову.

Инсульт… Реанимация. Страшные секунды под дверью. Помню, как мне было страшно там одной… Почему-то казалось, что я одна, хотя Сонька от меня и на шаг не отходила. Помню, как потом маме стало лучше. В больницу приехал Ян Львович и убедил меня поехать домой, чтобы немного отдохнуть, потому что, ну правда… я с ног валилась. И хоть опасность, как мне тогда сказали, миновала, войдя в дом, я первым делом расплакалась. В голове будто пленку заело, и на репите повторялась одна и та же сцена – вот мы с Сонькой, хохоча, заходим в дом, чтобы пересидеть жару, а мама лежит на мраморном полу, прямо у лестницы…

Да… Я расплакалась. И плевать мне было, что обо мне подумает Гейман. Страх за маму сместил акценты. Я лишь тогда по-настоящему осознала, что у меня кроме нее никого во всем мире нет. Что я одна… По-настоящему одна во вселенной.

- Так, ну-ка, это еще что? – нахмурился Ян Львович.

О том, почему он лично со мной возился, я тогда не задумывалась. А ведь, если так разобраться, это было действительно странно. Но я была не в том состоянии, чтобы давать хоть какие-то оценки происходящему. Меня трясло, как осиновый лист, а слезы лились из глаз нескончаемым потоком. Гейман посмотрел на меня так… внимательно, это я почему-то запомнила, и повел меня за собой. Усадил на огромный кожаный диван у себя в кабинете, накрыл мои плечи пледом – система кондиционирования работала на полную мощь, и в доме было прохладно, а потом отошел куда-то. В этот момент в комнату заглянула мать Геймана. Высокая и сухая, как палка, Ада Яковлевна, но Ян Львович ей что-то сказал, и мы вновь остались одни.

- Вот, выпей, – сказал он, вручая мне в руки стакан.

Не чувствуя ничего… лишь страх за мать, за будущее и слабость во всем теле, я послушно обхватила стакан дрожащими пальцами и залпом выпила его содержимое. Захлебнулась, совершенно не готовая к тому, что будет так крепко. Коньяк пошел носом, обжигая слизистые.

- Лучше?

Я отчаянно затрясла головой. Обхватила плечи ладонями, прямо поверх пледа, но зубы все равно стучали. Гейман выругался. Вообще не выбирая выражений. Опустился рядом, нависая надо мной. И вот тут до меня с запозданием дошло… И то, как мы близко. И то, как отчаянно… до звона в ушах и остановки дыхания… мне нужен он. Нужна его поддержка.

Мое дыхание замерло, оборвалось. Я мышкой застыла у него под боком и медленно-медленно подняла ресницы, отчего-то не решаясь посмотреть в глаза, остановилась на уровне сизого от уже пробившейся щетины подбородка. Сглотнула и все же скользнула выше… И все… Все. Не знаю, как это случилось. И почему… Он первый ко мне потянулся. Наверное, все же из жалости. Укрыл пульсирующий от боли затылок своей большой ладонью. Запрокинул голову и впервые меня поцеловал.

Если бы обстоятельства нашей близости были другими, я бы, наверное, запаниковала. Нашла бы тысячи причин для того, чтобы все отсрочить и стать для него идеальной, а не такой, как я была, после суток, проведенных в реанимации. Я бы наверняка загналась по поводу элементарного душа, или стала бы прикидывать в уме, как давно я делала последнюю эпиляцию. Но в тот момент я вообще ни о чем не думала. Я терялась. В его настойчивости. Его умелых руках. Я задыхалась под тяжестью его тела и горела… горела в огне. Мне казалось, этот огонь повсюду. На кончиках его крупных пальцев, осторожно ласкающих меня между ног, на его губах, терзающих через ткань платья мои напряженные соски. В какой-то момент он поддел бретельки и стащил к локтям. И если бы обстоятельства нашей близости были другими, да… я бы, может, начала волноваться о том, как выгляжу. Но… опять же чертово но! Я будто бы потерялась. Меня не стало. Я растворилась в нем. Ничего… ничего не осталось. Лишь растерянность и страшное желание взять все, что он мне предложит. Даже если потом я это не унесу. Поэтому я лишь запрокинула голову… Позволяя смотреть на меня. Позволяя проникать внутрь. Сначала одному пальцу. Потом двум… А потом принимая уже совсем не пальцы. Топя в физической боли боль душевную…