Погруженная в этот неприятный шум, Наташа прошла мимо остановки и пешком направилась к станции. Ветер, хулиганя, откинул с её головы капюшон и теперь щедро засыпал волосы ледяной колючей крупой. Наташа шла по раздавленной сапогами пешеходов мокрой каше. Мимо медленно ехали машины, тускло освещая залепленными фарами косые линии летящих снежинок. Ветер стал нахальнее, Наташа очнулась, надела шапку и натянула слетевший капюшон.

Наташа пересекла несколько кварталов, когда наконец почувствовала, что немного отлегло и осознание окружающего вернулось. Можно было сесть в автобус и проехать до станции одну остановку, но она решила не ждать и пройти еще немного. Не хотелось, чтобы люди в салоне автобуса разглядывали ее лицо. Наташе казалось, что на ней повисла лохмотьями грязь Игоревой измены, и это явно будет заметно всем. Она поглубже надвинула капюшон, опустила голову и направилась к билетной кассе.

Электричку долго ждать не пришлось. В Домодедово сошла основная часть пассажиров и до Зарубино Наташа ехала сидя, отвернувшись к окну. Пассажиры, кто мельком взглядывал на Наташу, не проявляли никаких чувств и эмоций. В их глазах отражалось обычное человеческое равнодушие.

Расстояние от станции до дома быстрым шагом по снежной целине Наташа преодолела за десять минут. В деревне дороги не чистили и тротуаров здесь не было. Но даже такая пробежка не помогла избавиться от давящей пустоты. По-прежнему не было ни чувств, ни мыслей, ни эмоций. Наташа шла, как робот, запрограммированный дойти от точки А до точки Б.

Наконец, вот и калитка её маленького домика. Немного повозившись с ключами, Наташа зашла в прихожую. Дом стоял уже вторые сутки нетопленным. Было прохладно. Мать должна была вернуться со смены завтра утром, а сегодня было влажно, темно и неуютно.

Вдруг в голове и груди произошла разрядка. Пустота с шерстяными молниями лопнула, остатки уличного света померкли, Наташа громко истошно завыла и, не раздеваясь, рухнула на кровать, трясясь от рыданий.

«Паскуда мерзкая! Сволочь! Скотина!» – Наташа выплевывала в мокрую подушку эпитеты, которые не смогла сказать Игорю в Домодедово. – «В такой день он с какой-то немытой блядью спутался! Сволочь! Ненавижу гада!»

В маленьком окне соседнего, вплотную стоявшего домика, появилось и исчезло обеспокоенное лицо Жени. Через минуту она в домашних тапках выбежала на двор и, перепрыгивая через слежавшиеся сугробы, заскочила на крыльцо Наташиного дома.

– Что случилось? – начала она тормошить ревущую в голос подругу.

– Этот гад… Этот гад… – простонала Наташа, – в наш праздник блядь привел.

Женя думала не больше десяти секунд.

– Из-за этого говна ты так разревелась? А ну, вставай скорее, успокойся и всё расскажи. Он бил тебя?

– Нет…

– Ругался на тебя?

– Нет… Он эту сучку ебал, когда я пришла поздравлять его с нашим днем.

– Так! С этой минуты ты забыла его имя! Забыла? – с напором спросила Женя.

Наташа согласно кивнула.

– Уже хорошо! Пойдем ко мне. У меня тепло. Выпьем водочки, закусим чем Бог послал, поговорим и все забудется. Подумаешь, ебаришка нашелся уникальный! Всё! Нет его! Пойдем, дорогая!

Женщины, обнявшись, вышли во двор и тут же зашли в дверь соседнего домика. Наташа утерла слезы. О её страданиях напоминали только красные глаза и припухшие покусанные губы. Женя, покопавшись в неглубоком подполе достала холодную бутылку «Столичной». Оттуда же извлекла банку маринованных огурцов, нарезала хлеба и добавила немного ломтиков буженины.

– Не богато, но что уж есть. Буженина так вообще с Рождества осталась. – она налила водки на дно рюмок, – Ну давай! Чтоб ему пусто было, а нам счастье и веселье!