За стеной крайнего дома стояли десять спешенных казаков. Они тоже предупредили:

– Не проехать вам, братцы!

И только хорунжий двинулся, защелкали выстрелы, запрыгали пули. По главной улице навстречу им двигались толпы германцев, в переулках слышался шум других. Казей поворотил, а за ним, сделав несколько залпов, последовали и казаки.

На дороге артиллерийский полковник, уже останавливавший Казея, спросил:

– Ну что, не проехали?

– Никак нет, там уже неприятель, – ответил Никита.

– Вы его сами видели?

– Так точно, сам.

Полковник повернулся к своим ординарцам и приказал:

– Пальба из всех орудий по местечку. Огонь!

И тотчас заговорила наша батарея.

Однако хорунжему Казею все-таки надо было пробраться в штаб. Разглядывая старую карту этой местности, случайно оказавшуюся у него, советуясь с товарищем, расспрашивая местных жителей, он кружным путем через леса и топи приближался к назначенной ему деревне. Двигаться приходилось по фронту наступающего противника, так что не было ничего удивительного в том, что при выезде из какой-то деревушки, где они, не слезая с седел, напились молока, им под прямым углом перерезал путь неприятельский разъезд. Он, очевидно, принял их за дозорных, потому что вместо того, чтобы атаковать их в конном строю, начал спешиваться для стрельбы. Их было десять человек, и казаки, свернув за дома, стали уходить. А те, поняв, что казаков всего двое, стали их преследовать.

В это время сбоку послышались выстрелы, и на Никиту карьером вылетели три казака – двое молодых, скуластых парней и один бородач. «Да это же наши соседи, станичники – котляревцы» – промелькнуло в голове у Казея, который узнал бородача.

– Певнев, ты? – выкрикнул он.

– Я, Никита Петрович, я! Узнал, чертяка?

Они столкнулись и придержали коней.

– Что там у вас? – спросил Никита у бородача.

– Пешие разведчики, с полсотни. А у вас?

– Десять конных.

Бородач посмотрел на Никиту, он – на него, и они поняли друг друга.

Несколько секунд помолчали.

– Ну, поедем, что ли! – запальчиво произнес бородач, а у самого так и зажглись глаза.

Скуластые парни, глядевшие на него с тревогой, довольно тряхнули головой и стали заворачивать коней. Едва они поднялись на только что оставленный холм, как увидели немцев, спускавшихся с противоположного холма.

Слух Казея обжег не то визг, не то свист, одновременно напоминающий моторный гудок и шипение большой змеи. Перед ним мелькнули спины рванувшихся казаков, и он сам, бросив поводья, бешено заработал ногами, только высшим напряжением воли вспомнив, что надо обнажить шашку. Должно быть, у них был очень решительный вид, потому что немцы без всякого колебания пустились наутек.

Гнали они отчаянно, и расстояние между ними и казаками почти не изменялось. Тогда бородатый казак вложил в ножны шашку, поднял винтовку, выстрелил, промахнулся, выстрелил опять, и один из немцев поднял обе руки, закачался и, как подброшенный, вылетел из седла.

Через минуту казаки уже неслись мимо него. Немцы свернули круто влево, и навстречу казакам посыпались пули. Это они наскочили на неприятельскую цепь. Однако казаки повернули не раньше, чем поймали беспорядочно носившуюся лошадь убитого немца.

– Каськову пригодится, – говорили котляревцы, – у него вчера убили доброго коня.

Никита поддернул уздечку, придавил сапогами коня, и тот, прижав уши к голове, пошел наметом по раскисшей от дождей дороге. Никита, жалея коня, перевел его на шаг. Поднялся на стременах, еще раз осмотрел окрестность.

А потом он сидел в расположении котляревской сотни и вел беседу с земляками.

– Устал? – спросил его Певнев.

– И устал, и промок. Как выехал из штаба пошел дождь, и так всю дорогу за мной шел.