Теряясь в догадках, что бы это значило, он и себе посмотрел в том же направлении, куда недавно так усердно таращилась Авдотья, но только в неведении пожал плечами: в редкой траве двора, как обычно, лениво ковырялись куры, выискивая после дождя мелкую живность и червяков, а из длинного дубового желоба возле колодца, из которого поили домашнюю скотину, спокойно лакал воду прибившийся с утра завшелый котёнок – вот и всё, больше ничего.

Всё ещё недоумевая по поводу чудного поведения знахарки, он проверил, надёжно ли закрыты дверные засовы, после чего покормил приблуду, как когда-то делала матушка, растёртым яичным желтком с молоком – коты в хозяйстве никогда не лишние, особенно, когда хлеб в закромах, зимой. Наевшись, кот замурлыкал, потерся о его ногу, свернулся клубочком и уснул.

«Странно как-то получается, – припомнил Филипп, как после смерти отца в хозяйстве пропали не только коты и собаки, но даже лошадь с коровой ни с того ни с сего заболели сперва, а после и вовсе дошли. «Хозяин с собою забрал, не серчай», – сказала, как отрезала, мамина давнишняя подруга баба Ликера, и все приняли это, будто так и надо, будто само собою разумеется. «Значит, отец скотину на тот свет забрал, а Настя детям оставила?» – всё ещё сомневался Филипп. Он взглянул на небо, полное звёзд.

– Господи, скажи, кто отмеряет человеческую жизнь? От кого зависит наше настоящее и будущее? Пресвятый Отче, за что – ей было всего двадцать лет?! – ненароком произнёс он вслух, но поняв, что говорит не он, а его уязвленное самолюбие, испуганно огляделся по сторонам.

«Слава Богу!» – вздохнул облегченно, никого не заметив, троекратно перекрестился и лишь тогда неожиданно спохватился, что совершенно забыл о детях, которых, навскидку, не видел, наверное, дня три, если не четыре, с тех самых пор, как Настя тяжко заболела.

От мыслей этих волосы зашевелились у него на голове. Представляя в уме самое страшное и непоправимое, Филипп буквально влетел в дом. Ни на кухне, ни в комнате никого не было. «Может, они на другой, на чистой половине?» – подумал с надеждой, врываясь в обычно запертую часть дома, что через сени находилась. На стук дверей отдыхавшая было сестра Насти удивлённо вскинула голову и приложила палец к губам: в колыбельке смачно причмокивала во сне Прасковья, а рядом с Таней, вольготно разметавшись на перине, спал старший, Павел. У Филиппа от сердца отлегло.

Он с уважением и признательностью взглянул на Татьяну, которая всю неделю, пока лежала в лихорадке Настя, ухаживала за сыном и новорожденной Параской. Сейчас же, после смерти жены, Филя надеялся, что она не откажется и дальше смотреть за детьми.

– Таня, – прошептал как мог тише, – выйди на подворье, разговор будет.

Ожидая Настину сестру, он нервно ходил кругами под окнами, спешно обдумывая, как попросить Татьяну об одолжении, но первые же слова женщины свели на нет все его давешние старания.

– Я всё уже продумала – остаюсь с Прасковьей и Павлушей. Только у меня к тебе особое условие будет: если когда-нибудь вздумаешь в дом жену привести, обязательно заблаговременно скажи – чтобы не мешать никому, я к себе, домой вернусь.

Заслышав это, Филипп кинулся обнимать Татьяну, но та, отстраняясь, сделала шаг назад, выставив перед собой прямую, как палка, руку:

– Твои дети мне племянники, стараюсь не ради тебя, так что не надо благодарности, всё это лишняя суета.

И даже за это Филя был ей признателен, ведь знал, что без сторонней поддержки и помощи ему не обойтись, а большего ему ничего и не надо было. Размышляя о странных превратностях судьбы, он ещё долго бродил по двору, вспоминая прожитое и строя планы на будущее. Спать лёг почти на рассвете.