Грудь сдавило. Я потерла колючую шерсть джемпера, что мама связала и подарила мне на Рождество.

Эбби, у тебя нет причины паниковать, попыталась я себя успокоить.

Сверху пролетел вертолет, и по огромной толпе, которая еще увеличилась в размерах, пронесся гул. К нему добавился еще и свист; группа людей справа от меня двинулась вперед, и я шагнула к ним.

– Ай! – взвизгнула я, когда кто-то тяжелый отдавил мне ногу.

– Pardon, – сказал кто-то в ту же секунду, в которую я пробурчала «извините». – Вы в порядке?

Заметный акцент прорезал февральскую прохладу; я подняла голову, сама удивленная своим внезапным интересом.

Высокий мужчина с темными волосами – сверху они были длинные и волнистые, а по бокам более короткие – поднял руки в извиняющемся жесте. Он беспокойно хмурился. На оливковой коже намечалась щетина, губы были слегка приоткрыты.

Я поняла, что открыто пялюсь на него, пока он ждет ответа.

– Да, все нормально, – сказала я, хотя мой мизинчик пульсировал от боли. Кто-то пихнул меня сзади, но толпа удержала на месте. – Мы так медленно двигаемся, что одной ноги хватит.

Мужчина вопросительно посмотрел на меня и наклонил голову, пряча подбородок в поднятый воротник своей темно-серой куртки. Ветер трепал его волосы.

Не успела я объяснить ему, что это был сарказм, как нахлынула новая волна протеста «Not in Our Name»[2]. Мужчина отвернулся, поднял руку и тоже стал выкрикивать слова.

Я хотела присоединиться, но из груди вырвались только хрипы. Я достала ингалятор из кармана куртки. Три раза встряхнуть, один раз нажать… Пшик получился жалким – лекарство закончилось. Дерьмо. Мне казалось, я заменила баллончик на прошлой неделе… Я положила его обратно в карман. Пальцы коснулись записки, которую получила от своего куратора. Перечитывать ее незачем: четыре слова насмерть въелись в мой мозг. «Можно было и лучше».

Сердце забилось быстрее, конечности закололо на кончиках пальцев. Я вдохнула холодный воздух, пытаясь наполнить легкие кислородом, но это едва ли помогло.

Очередная волна подтолкнула сзади, и меня прижало к женщине спереди. Голова закружилась. Только не это… Мне сейчас не до приступа. Я увидела постер со словами «не оставляй надежду» и понадеялась, что это хороший знак.

В голову вдруг пришла четкая мысль. План действий из шести шагов. Надо только вспомнить его, и я смогу побороть приступ. Мама написала его для меня, когда мне было семь. Как-то раз она даже прикрепила его мне на школьный рюкзак. Сейчас он лежит в чемодане, который папа мне подарил в первый день обучения в университете два с половиной года назад. Мы серьезно поговорили, и я пообещала ему, что буду прилежно учиться. Это обещание я никогда не нарушу.

Но теперь… Я не могу вспомнить ни одного пункта. Я достала ингалятор, надеясь, что смогу вытряхнуть из него хоть какие-то остатки лекарства. Кто-то толкнул меня, и ингалятор упал на землю. Черт. Я наклонилась, чтобы осмотреть землю под ногами, но повсюду были одни ботинки да угги.

– Разрешите, пропустите, – сказала я, но мои слова затерялись в шуме толпы. Я вдохнула воздух ртом, чувствуя, как сужаются дыхательные пути.

Люди вокруг закачались. Где мой… Почему все кружится?

Темнота. Невесомость. Голоса говорили сначала на иностранном языке, потом перешли на знакомый английский. Я попыталась сделать вдох и не смогла; на меня надели кислородную маску. Тут же стало возможно дышать, меня охватило облегчение.

Я заставила себя открыть глаза. Изображения приобрели очертания: на меня смотрела сотрудница полиции со сверкающим полицейским значком «EIIR»[3] на шлеме. Парамедик регулировал трубку, что крепилась к аппарату. Позади них толпилась еще группа людей.