Для защиты от осколков снарядов, камней и ударной волны был создан «бронированный кабель», который мы также проложили в окопах. Он был надежнее, чем полевой кабель, но чинить его при попадании было труднее. При постоянном тревожащем огне, под которым находился штаб бригады, часто происходили порывы кабеля; и потому возросла роль тех бойцов, которые занимались поиском места разрыва телеграфной линии. Днем и ночью они выполняли свой тяжелый долг, обеспечивая надежную связь для командования и своих товарищей. Телефонная связь между полевой и тяжелой артиллерией влияла на концентрацию огня. В мирное время об этом не позаботились. В частях тяжелой артиллерии еще с тех пор, когда она располагалась в казематах, использовались только громкоговорители. «Тяжелую артиллерию действующей армии» сделали маневренной, но не придали никакой телефонной связи, с помощью которой она могла связаться с другими родами войск, особенно легкой артиллерией. Теперь на фронте нам приходилось импровизировать. Это были небольшие самостоятельно решаемые технические задачи, благодаря которым я познакомился с каждым командиром, каждым капитаном роты или батареи. Они могли во многом помочь, что-то улучшить, встречали всегда заинтересованно. К тому же я изучил тактику пехоты и артиллерии на практических примерах. Особенно близко я сошелся с капитаном нашей саперной роты Реттером, два лейтенанта в которой, Бухман и Райнер, были моими школьными товарищами. Они показали свое новое оружие – самостоятельно изготовленные ручные гранаты и минометы, искусственные препятствия и штольни.

На пропитанной кровью лесной позиции в Буа-Брюле часто мы лежали лицом вниз на виду у врага, вдыхая ужасный трупный запах и пальцами осязая куски разлагающейся плоти. Легче было привыкнуть к свисту пуль и пулеметным очередям, к артиллерийскому обстрелу, определяя после очередного выстрела, куда попадет снаряд.

Большая часть Вуэнвиля выгорела, сохранившаяся часть деревни находилась под ежедневным обстрелом французов. Огневые налеты были опасны, так как противник стрелял новыми бризантными снарядами, осколочное действие которых было более тяжелым, чем при огне скорострельных гаубиц. Один такой осколок задел мне руку, когда я поторопился, когда стихла стрельба, починить перебитый дивизионный провод. Противостолбнячный укол был более неприятен, чем само легкое ранение.

Я был самым молодым во взводе. Половина солдат была резервистами, часть из них были толковыми ремесленниками. Они образцово устанавливали связь и обеспечивали прокладку кабеля и без лишних слов выполняли свою работу. То, что во время наших ежедневных обходов окопов из разговоров я понял, как много значат для моих спутников воспоминания о семье, деле, доме и хозяйстве, было вполне понятным. Никогда не забуду, как я, молодой лейтенант, на кладбище в Сен-Мийеле над могилой первого убитого из моего взвода осколком осколочного снаряда ездового Ранфта, отца семейства, смог выдавить из себя лишь несколько незначащих слов.

Капитан Дрекслер находился в тылу за 20 км. С врачом и ветеринаром он посещал нас на протяжении двух недель для осмотра людей и лошадей и выслушивал наши немногочисленные просьбы. Я ощущал вместе с моими храбрыми солдатами заботу о нас штаба. Здесь на передовой не было никаких газет. Полевая почта приносила газеты десятидневной давности. Единственным источником свежих новостей были радиопередачи с Эйфелевой башни, откуда ежедневно передавали военные сводки по аппарату Морзе. Вахмистр моего взвода соорудил из опасной бритвы, карандаша и наушников детекторный приемник и отправлял принятый французский текст капитану фон Берхему, который сообщал нам на основании его последние новости. Соответствующих немецких новостей мы принять не могли. Да и книги были редки. Они означали для и так небольшой посылки, даже офицерской, лишний вес. Оставалось только собраться вечером на тарок (карточная игра), гостями нашими были или принц Альфонс, или командующий 6-го Баварского полка полевой артиллерии принц Фердинанд фон Бурбон, герцог Калабрийский, тесть нашего короля.