Все эти люди, даже сам хозяин, были одеты так, что Алонсо в запылённом дорожном костюме – удобные плотные штаны, тёплая куртка и высокие ботинки, показался сам себе франтом. И ещё все они пахли той же дрянью, что перегнивала в яме за кабаком, наверное, и правда постоянно ею мазались. Их собственные телесные запахи едва пробивались через её вонь.

– Принесите ужин, – коротко ответил Алонсо, игнорируя худого мужика. – Всё равно что.

Хозяин кивнул и скрылся на кухне.

– Хотя у них тут пост, – сказал кто-то из братьев, ни к кому как будто не обращаясь. – У охотников-то. Но нас они всё равно обходят стороной.

– Точно, и я слышал, – обрадовался худой. – Только это форпост. Такая крепость. Со стеной, складом оружия и погребами. А в погребах, говорят, бочек немерено.

– Это в городе на юге, – сказал другой брат. – Или около него.

Алонсо мысленно сделал зарубку: всё-таки опасаться встречи с охотником стоило. В памяти компаса ближайший город на юге значился как урочище, но Капитолий мог устроить рядом опорный пост.

– Им тут нечего делать. Охотники охотятся, – подал голос кто-то от стойки. – Они всегда охотятся на старых хозяев.

– Да их и не осталось, поди, – отмахнулся худой, быстро разворачиваясь лицом к говорящему. – Все давно померли. А тех, кто не померли, тех в зоопарке держат столичном. За деньги показывают.

– На части их порубили, что ты мелешь! – зло откликнулся другой человек у стойки, кажется, самый старый из всех. – В Капитолий свозят трупы хозяев или их самих, живых, если находят. Хотя редко теперь находят живых. И там в подвалах разбирают тела на части и пускают в оборот. Волосы – тем, кто хочет избавиться от ревматизма. Женскую утробу – от бесплодия. Сушёные херы – от нестоячки. Печень – от желчи.

– А сердце для вечной жизни, – поддержали его братья чуть ли не хором. Старик кивнул и перевёл взгляд на худого. Тот задумался, потом неуверенно продолжил:

– Если много дашь денег, то можно докоснуться до любой части тела хозяина. И исцелиться! – Он бросил горделивый взгляд в сторону стойки. – А на волосах и ногтях можно пиво настаивать.

– Ну ты и урод, такое сказануть, – отрезал первый брат. Два других согласно заворчали.

– Жалко хозяев, – вздохнул третий человек у стойки. – Они заботились о своих.

Это замечание вызвало бурю негодования у остальных. Человек повысил голос:

– А вот мой прапрадед ещё служил у хозяев! У самого́ старого Лоренара, далеко отсюда, на самом севере. Так он рассказывал, как его однажды прихватило – живот как огнём горел и кровь полилась из кишок, так хозяин сам лично дал ему бутылку с бальзамом и велел пить, пока не пройдёт, – он уже кричал, потому что остальные не сдавались, называя его дураком и хозяйской хавкой. – И он пил! И жил потом сто лет! А теперь мы как живём?!

Они все как будто и забыли, что тут рядом с ними сидит чужак. Алонсо с трудом сдерживался, слушая их перепалку. Больше всего ему хотелось вскочить, рыча и скаля зубы, и раскидать этих жалких невежд, дегенератов, вырожденцев, посмевших рассуждать о том, чего не понимают. Что они могли знать о прошлом, утонувшем в слухах и мрачных сказках, или настоящем – о жизни в зоопарке, о мародёрах, убивающих и разбирающих на части его народ, и даже об охотниках? Алонсо не питал к ним любви, но отдавал им должное: они пытались всё исправить, исходя из своего искажённого понимания, но это было хоть что-то.

Он почувствовал, что должен выбраться из провонявшего гнилью кабака, пока не сорвался и не выдал себя. Подрагивая от ярости, он подчёркнуто осторожно отодвинул стул, поднимаясь, и медленно дошёл до выхода. За его спиной люди продолжали кричать, оскорбляя друг друга и приводя нелепые доводы. Никто как будто не заметил, что гость исчез.