***

И вот закипел чайник. Я заварил мяты, зная, что она немного помогает успокоить нервы, достал какие-то печенюшки. Мы всё это время молчали. Мне было ясно, что Игорю нужно выговориться, а для этого – хотя бы начать, но поднимать словесный треск мне самому было нельзя – мог сбить его с тонкого, и такого важного и нужного настроя.

– Лёха, а ты знаешь, как я отца нашёл… ну это, то есть… мёртвым?

– Нет, что… ты же не рассказывал, когда тебе…

– На кладбище вот были, странное дело, обратил внимание. На многих могилах даты рождения и смерти очень близки. Ты сам не обращал внимания никогда? А мне прямо вот в глаза бросилось – да, у многих. Родился, там, двенадцатого июня такого-то, а умер четырнадцатого июня потом-то.

Решил всё же вставить пару слов:

– Слышал, об этом говорят. Ну, что за несколько дней до дня рождения и после него ослабевает эта, как её, энергия какая-то особая, и человек уязвим становится сильно. Поэтому не советуют в дни рождения путешествовать, рисковать как-то, очень опасно. Суеверие, думаю.

Я так и не понял, слушал он меня, или нет. Да и правильно, если нет – я же какую-то чушь нёс, лишь бы разговор поддержать.

– У папы день рождения был всего-то неделю назад. Знаешь, я ему что подарил? – он впервые едва улыбнулся. – Сам не знаю почему вдруг… Такую, электронную фоторамку, ну знаешь, как её там правильно назвать. Вставляешь флешку, и она крутит потихоньку, меняет снимки. Я взял перед этим наш семейный фотоальбом, где много снимков, но так, чтоб он не просёк. Отсканировал, даже в салон отдал, чтобы подправили красиво всё. И ему закачал, подарил.

Он тяжело вздохнул.

– Ну вот, я в комнату-то захожу, отец сидит в кресле, вижу только макушку седую. Позвал его, а он не отвечает. Обогнул, смотрю – глаза открытые, стеклянные, не моргают, а в них движение отражается чуть – фотографии меняются, где их свадьба, где они с мамой в санатории у моря, на даче, и я там мелкий ещё со всем рядом, руки тяну…

Его губы задрожали, и мои тоже, я опустил глаза и стал медленно крошить печенье в блюдце.

– Лёшка, понимаешь, батя – он для меня всегда во всём образцом был! Сама правильность! Пример! Только я, пока тот жив был, кое-что о нём не знал. Не знал вообще – главного!

И он схватился за пуговицу рубашки, резко, словно хотел оторвать ворот. Ладонь нырнула за пазуху, и он достал помятую школьную тетрадку. Тонкую, на несколько листов, в таких пишут первоклассники.

Игорь отхлебнул чая, поморщился, и открыл первую страничку:

– Только что прочитаю, никому об этом не говори – пообещай! Особенно тем, кто его знал!

Я кивнул, хотя немного обиделся. Если бы даже не предупредил, никогда бы стал никому ничего говорить – какие бы слова там ни были. И при этом обратил внимание – странички в разводах. Писали давно, ещё чернильной ручкой. И были разводы старые, но ещё рядом – свежие. Писал и плакал автор этих неровных строк, а над ними вот-вот, спустя столько лет, не удержался другой нечаянный свидетель откровения. Точнее, клятвы, как я понял после того, как Игорь стал медленно и сбивчиво читать, при этом поминутно останавливаясь и, глубоко вздыхая, словно не хватало воздуха.

«Сегодня дома один – моя Нина рожает. У нас будет сын. Сынок. Мне двадцать восемь лет, и что могу сказать о себе? Ничего, кроме того, что я, Иван Егорович Мачихин, пьянь, дрянь – конченый алкоголик».

Тут невольно встрепенулся я. Нет, что-то ерунда какая-то написана! Я никогда не видел Ивана Егоровича нетрезвым, да и никто и никогда! Велосипедист, поклонник гимнастики с гантелями – каждое утро махал ими на балконе… Любимец дворовых голубей, которых каждый день снабжал хлебным крошевом, – да, вот это всё и многое другое хорошее как раз о нём! При этом он всегда обходил столик во дворе, где вечерами мужики собирались постучать домино, точнее, не совсем за этим – незамысловатые костяшки служили прикрытием.