Какой же точки зрения придерживался В. Гумбольдт в вопросе о числе первоначальных языков – полилингвальной, в соответствии с которой признаётся возникновение у человечества сразу нескольких языков, или монолингвальной, предполагающей, что все языки произошли от одного источника? Первоначально В. Гумбольдт допускал обе точки зрения. Он писал: «Едва ли можно оспаривать мысль о возможности независимого друг от друга возникновения нескольких языков. И обратно, нет никакого основания отбросить гипотетическое допущение всеобщей взаимозависимости языков» (там же. С. 309). Эти слова были написаны их автором в 1820 году, а уже в работе 1822 года – «О возникновении грамматических форм и их влиянии на развитие идей» – он решительно примыкает к монолингвальной гипотезе (там же. С. 343).

Во времена В. Гумбольдта было в ходу несколько гипотез о происхождении языка – звукоподражательная (Г. Лейбниц), междометная (Й. Гердер) и др. Но В. Гумбольдт решительно отмёл эти гипотезы. Все они исходили из предположения о том, что язык создавался постепенно – от слова к слову. Эта точка зрения на зарождение языка выглядит вполне естественно. Она согласуется с эволюционистской аксиомой о том, что развитие любого объекта осуществляется в направлении от его более простых форм существования ко всё более сложным. В. Гумбольдт в вопросе о происхождении языка пренебрёг этой аксиомой, хотя идея развития языков от их менее совершенных форм к более совершенным пронизывает всё его лингвистическое наследие.

В. Гумбольдт считал, что язык возник сразу и целиком – как Афина из головы Зевса. Он писал: «Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно всё, благодаря чему он становится единым целым» (там же. С. 308). В другом месте читаем: «…первое слово уже предполагает существование всего языка» (там же. С. 314). Чудодейственная интерпретация возникновения языка здесь налицо. Её таинственность ещё больше возрастает, когда мы вспомним о таких словах В. Гумбольдта: «Язык не является произвольным творением отдельного человека, а принадлежит всегда целому народу» (там же. С. 318). Выходит, язык возник сразу и целиком в сознании целого народа.

Как ни странно, но подобная интерпретация чудодейственного происхождения языка возродилась в современной эволюционной лингвистике. Под неё подвели теорию мутаций. Но мутационное (генетическое) объяснение глоттогенеза сродни божественному. Бернар Бичакджан писал в связи с этим: «То, что в наш научный век божественное вмешательство заменяется генетическим процессом, разумеется, понятно, но как насчёт природы языка? Откуда в современной лингвистике и в соседних областях науки взялись авторы, исповедующие креационистские взгляды на язык как на нечто неделимое, существующее по принципу “всё или ничего”?» (Бичакджан Б. Эволюция языка: демоны, опасности и тщательная оценка // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А. Д. Кошелев, Т. В. Черниговская. М. Языки славянских культур, 2008. С. 60).

Эволюционное мировоззрение во времена В. Гумбольдта лишь пробивало себе дорогу. Универсальный эволюционизм Иоганна Гердера (1744–1803) и биологический эволюционизм Жана-Батиста Ламарка (1744–1829) ещё не стали достоянием научной общественности. Вот почему нет ничего удивительного в том, что в осмыслении универсального эволюционизма и в его приложении к глоттогенезу В. Гумбольдт ещё не был последовательным. В вопросе о происхождении языка мы обнаруживаем у немецкого учёного его явный недостаток, зато в первоначальной интерпретации происхождения языковых типов – его избыток.