Они деньги отсчитали, резину мою к себе в багажник переложили. А теперь говорят, предъявите, пожалуйста, документы. И сами удостоверения достают. ОБХСС. Вы, сообщают, совершили действия, идущие вразрез со статьей двести семнадцатой Уголовного кодекса. Спекуляция, значит, а какая часть – первая, или вторая, в особо, то есть, крупных размерах – это еще предстоит установить.

Вот же черт. Нажился, называется. А и справедливо, думаю, по большому счету, нечего было у своих крысятничать, хотя они бы точно так же поступили на моем месте, тут сомнений никаких.

Ладно, не поперло, бывает.

Оступился, говорю, мужики, даже и оправдываться не стану. Вину признаю, каюсь, черт попутал, готов нести заслуженное наказание.

Сколько, про себя решаю, дать-то им? Рублей двадцать – хватит? Гаишникам обычно больше трешки не давали, когда те прикапывались к торгующим – а не хочешь платить вообще, тоже имеешь право, просто в этом случае придется менять дислокацию и вставать где-нибудь на отшибе. Но эти-то – ОБХСС, и предъявляют они не остановку в неположенном месте, а спекуляцию, тут трешкой не обойдешься.

По червонцу – нормально будет?

Они переглянулись. Вы что же, Владимир Львович – это они мои права изучили, – взятку предлагаете? Должностным лицам, находящимся при исполнении?

Да боже упаси. Просто штраф хотел бы заплатить на месте за противоправные свои действия, но по безграмотности не знаю, сколько надо. Полтинник?

Рейд у нас – еле слышно, не разжимая губ, прошелестел один из них, – начальство здесь. Придется оформлять, товар изымем. Все, что можем – написать в протоколе, что колес было три. Тебе же лучше – на крупный размер не тянет, штраф заплатишь – и дело с концом.

Вот же оно, еврейское счастье…

Ладно, говорю, по рукам.

Права, сообщают, мы сейчас заберем, справку дадим, а в понедельник подъезжай к нам на Донскую, сорок седьмой кабинет, оформим протокол и штраф выпишем, права вернем.

Разошлись.

В понедельник поперся, деваться некуда, на эту Донскую – нести заслуженное.

Нашел сорок седьмой кабинет. В коридоре перед ним – аншлаг, все жертвы рейда по борьбе с нетрудовыми доходами собрались. Правда, очередь движется быстро – зашел, вышел с квитанцией на штраф, следующий пошел.

Захожу. В кабинете один из тех двоих, кому я так удачно свою резину продал в субботу. При виде меня он вдруг как-то засуетился. Да-да, говорит, проходите, присаживайтесь, сейчас, минуточку, мне тут надо… посидите, подождите… И ушел. Больше я его не видел.

Пауза сильно затянулась. Я уже нервничать начал – время-то не казенное, мне еще на курсы надо успеть, и потом – что за проблемы, до меня все отсюда вылетали пробкой.

Минут через пятнадцать дверь открылась и появился человек. Лет, наверное, на семь меня старше, немного за тридцать ему, блондин уже лысеющий, роста среднего, губы уточкой складывает, двигается по-моряцки немного, вразвалочку, а больше ничего приметного в нем не было. Разговаривал еще очень вежливо, тихим голосом, даже немного смущенно.

Здравствуйте, говорит, Владимир Львович, извините, пожалуйста, за задержку, я капитан Комитета государственной безопасности, зовут меня Николай Николаевич, мы сейчас с вами немного побеседуем. Вы, как я вижу, курите? Так ради бога, курите, сейчас я пепельницу поищу. Я-то не курю, но могу себе представить, как это мучительно – воздерживаться, если есть такая привычка.

Человек приятный. Чего не скажешь об организации, в которой он работает. Совсем не скажешь.

А главное – почему? Зачем я им вдруг? Фарцовка – совсем не их профиль. Антисоветчина какая-нибудь? Да ладно, бросьте, анекдоты, что ли, за столом, так их сейчас ленивый только не рассказывает, да хоть бы и Солженицын читанный, но это еще доказать надо, а дома я ничего такого не держу… Настучал кто-то? Но на что? И почему именно здесь надо разговаривать, почему к себе не вызвали?