Германцы во многом остались подобными хищным зверям. Они жили среди лесов и болот семейными группами, запершись в своих деревнях, хуторах, крестьянских домах или хижинах, которые были окружены рвами, оградами и частоколами, охранялись злобными псами и были скрыты завесой из деревьев в густых лесах или стояли на высотах – на холмах или островах. Города вызывали у германцев отвращение, и потому они имели не больше ста крепостей, где можно было укрыться в случае опасности. Германцы носили шерстяные или льняные рубахи и штаны, а поверх них плащи из звериных шкур, ходили босыми и разрисовывали себя грубыми узорами. Некоторые из них, например герулы, делали себе татуировку на лице. Питались эти люди молоком, сыром и мясом, иногда запивая пищу пивом. Будет у них еда или нет – зависело от удачи на охоте, от того, много ли пищи дало скотоводство, и от урожая. Голод истреблял эти народы или выгонял их на тропу войны. Несмотря на склонность к хвастовству и чрезмерную гордость, эти люди иногда становились дисциплинированными, верными, храбрыми и привычными к опасности, но нужда, опасности и нестабильность их жизни развили в германцах скупость, буйство, грубость, презрение к слабым и побежденным, кровожадность и жажду причинять страдания другим. Каждый ненавидел каждого, и прощение было невозможно. Германцы были суеверны и невежественны, вспыльчивы и свирепы, как дикие звери, которых мучат страдания и голод. Кроме мощного давления необходимости, их толкала на войну зависть, возникавшая при виде благ имперской цивилизации. Жизнь в империи казалась такой чудесной, легкой и приятной по сравнению с тем полным риска существованием, которое вели их народы в течение многих тысячелетий. И как раз в то время, когда варвары уже теряли способность сдерживать свои желания, римский мир становился все более сонным, вялым и равнодушным ко всему. Вторжения стали ударами, пробудившими его от этой сладкой дремоты.

До этого Римская империя почти 600 лет противостояла постоянному давлению варварских племен с помощью прекрасной сети крепостей и укрепленных лагерей, в которых несла охрану регулярная армия из 400 тысяч легионеров. В конце концов Рим поверил в свою непобедимость и бессмертие. В III в. империя отбила мощнейшее нападение (готов, скифо-сарматов и др. из Причерноморья на Балканский полуостров и Малую Азию; Сасанидского Ирана на Ближний Восток; франков, маркоманов, алеманнов и саксов на Галлию, Италию и побережье Британии. – Ред.), подобного которому не было со времен вторжения на ее земли галлов (ок. 387 или 390 до н. э.), тевтонов и кимвров (105–101 до н. э.); и после 50 лет борьбы Аврелий, Клавдий и Диоклетиан сумели восстановить военную мощь империи. Но уже началась та политика, которая считалась находчивостью и ловкостью, а на самом деле была близорукостью. Она позволила зданию римской государственности пропитаться чужеродными элементами, которые лишили его прочности и в итоге погубили. Множество варваров были допущены в провинции как поселенцы, варваров из любого народа принимали и поодиночке, и целыми отрядами на службу в легионы под именем союзников (laeti, foederati). Большое число военнопленных в качестве колонов возделывали землю в крупных поместьях. «Варвары работают за нас, сеют за нас и сражаются за нас», – писал Проб. Эта мера была опасна: она поддерживала у жителей ослабшего государства иллюзию того, что оно сильно и им ничто не угрожает, усугубляла нехватку патриотизма, которого и так было недостаточно у большинства, ослабляла дисциплину в обществе, уменьшала бдительность и энергию.