чтобы обратиться к берегам Финского залива и скатиться с умелым использованием картонной коробки или рюкзака, вниз по склону, прямиком к нему, к тем волнующимся волнам и захлёбам щепетильных пен, под аллегро концерта «Зима», или вовсе только под радостные крики детей, чаек и захлестывающий шум прибоя, когда снег и кусочки льда при порывах ветра в движении при скатывании с горки бьются о лицо, словно гребни волн ударяющиеся о берег, но после непременно вернуться обратно, к тому, на что обещался отдать свою вечность, не поддавшись на требования, хоть от себя самого, произнести лишь слова, не доверяясь им, включить описательную речь, как будто включаешь прибор, машину по извещению налаженных шумов, что к чему-то отсылают, к чему-то, что сами и есть те слова, замыкая их в них же, но не поступиться правом и пойти на риск, даже в непонимающем взгляде и слухе других, выбрав помолчать среди всего, в лесу, среди деревьев и в объятиях их радушных ветров, отмолчаться в сторону залива и невинно повизжать с горки,

обойти неторопливым взглядом дворец, дома, кухонные корпуса и фермы, не набрасывая на них какие-то познания, но, вопрошая, вглядываться в узоры, классические фасады с террасами, галереями, балконами с деревянными окнами и лепниной, в ромбовидных узорах на выкрашенном в выгоревший оранжевый цвет фоне, будто впрессованном в стену, любоваться колоннами с трещинами как у вековых дубов и капителями с двумя завитками ионического ордера, дополненными поочерёдно завитками листьев, вглядываться в окна и представлять, как оттуда выбегают дети, чтобы поиграться в саду, набрать яблок, а в зиму покататься с горки в сторону залива или в оврагах, пока другой бежит с поводьями, разгоняя полозья саней по тропинкам, смотреть вверх и мчаться, пока родители, нежно прижавшись друг к другу, прохаживаются вокруг имения, отдав на присмотр детей няням или уже повзрослевшим сыновьям и дочерям, чтобы помолчать хотя бы вечность, но не променять свое право, драгоценную возможность на молчание и неспешность, в которой Я. уходит вглубь;

Интермедия черными буквами по белому протяженному в линию мазку на левом рисунке

(ведь и слова в определенном смысле не являются чем-то конечным, но все-таки чем-то, что дано для разгона, но не тем, в чем «чего-то» не достает, но тем, что не достает «чего-то», когда они называют это «что-то» «чем-то», слова не достают по принципиальной скрытости, которую в себе таят как эффект или следствие прописи и произношения, даже тогда, когда направлены на то, чтобы высказать правду и только ее, когда и «мир приносится в жертву словом, лишь бы только устранить этот зазор между человеком и миром», но ведь оно таит невысказанное и что пытается вырваться в слове, и что пытается в нем просочиться восторгом, которое таит просвечивающее молчание, зазор и пустое место, то, где речь как бы находит себя и покоится, между высказанным и написанным, которого всегда и не хватает в высказываемой и выписываемой правде, которая скорее молчалива, чем говорлива и речиста, но может ли это означать и то, что я всегда выражаю ложь и только ее я и имею, как, если бы все речи и слова были направлены на бессмертие, продолжение «себя» и рода, поддержку, основание, мотивацию, устойчивую колонну, придерживающую представление и память, воображение и реальность, скажем, являлись бы той почвой или канатом, слетев с которых и сам обрушаешься в пропасть, и все это ведь будет к тому, чтобы поддержать каким-нибудь словом и речью, в своем постоянстве, человеческое существование, которое примеряется ими с реальностью, вносит в нее свой порядок, а если и находит в самой же себе искусственную природу, то искусством же и возвращает слову искусное наслаждение, которое маскируется под привилегиями, правилами, ролями, фетишами, обстановкой, пейзажем и погодой под настроение, но только ли в наслаждении и на наслаждении разряжаются впечатляющей яркостью, мускульной силой, грацией и звучанием слова, только ли с фигурами речи и языковыми ландшафтами мы имеем дело, которые в умелом языковом дрейфе как бы подставляют себя, что нам с этими переживаниями, которые письмо приносят, места и жизни, в которые мы страницу за страницей отправляемся и проживаем, миром, который сказывается через него, отмечая обратное, – молчание, трепет, касания, чувство, краски, формы, силу, отсутствие… нас, – в отражении письма и его реальности, но не так, если бы письмо отражало мир, а так, как мир отражает письмо лишь постольку, поскольку и это в нем есть;