курилке: – Ах, как мне хочется умереть! – восклицала Наташа,

хорошенькая истеричка, запутавшаяся в своих мужьях и

любовниках. – Тогда ты иди на Красную площадь, облей себя

бензиноми поджигайся, – посоветовал Гера. – Если ты все равно

житьне хочешь, то пусть твоя смерть послужит благой цели.

 – Какойтакой благой цели? – спрашивает оторопевшая

Наташа, которая на самом деле хочет жить, но не одна, а с

супругом и двумя возлюбленными. – Ну, ты самосожжешься

в знак протеста.– Протеста против чего?

Но на этом вопрос Гера ответа уже не нашел. Что за

сумасшедшая страна, где здравомыслящих диссидентов

сажаютв психушки, а настоящие сумасшедшие под них

мимикрируют… Мне вспомнилась одна больная, которую нам

показывал профессор Нейман, еще когда я была студенткой -

тихая ушедшая в себя женщина лет сорока.

– Где вы сейчас находитесь? – спросил ее профессор.

– В психиатрической лечебнице, доктор, – ответила она

тихим монотонным голосом.

– А что раньше вы думали по этому поводу?

– Раньше мне казалось, что я в тюрьме.

– А еще раньше?

– А еще раньше – что при коммунизме.

– А почему вы так считали?– Просыпаюсь, открываю глаза

– на окнах решетки, и мы все вместе, на одинаковых сетках,

под серыми одеялами…

Что за страна, где только душевнобольной порою может

позволить себе сказать то, что думает…"

Бедная моя сестричка! Что бы она сказала про нашу страну сейчас, когда коммунизма уже нет, зато она еще больше стала похожа на дурдом – не привилегированный, где я сейчас работаю, а просто на обычную психушку… Кажется, ни Антонину П. (блатную), ни "диссидента" Геру, ни красивую истеричку Наташу разыскивать нет смысла.

"12 ноя. Как мне подсуропил И.М. – устроил два суточных

дежурства подряд на праздники – 8 и 10! Я думала, что у меня

не хватит сил и я свалюсь где-нибудь прямо в палате. Хорошо,

что у меня с собой был сиднокарб7* , иначе не выдержать…

Конечно,"мальчик-с-ложкой" сбежал, и мне по этому поводу

будет выговор в приказе. Как всегда на следующий день после

всенародного праздника, в больницу свозили отовсюду много

травмированных – по пьянке, конечно. Меня все время вызывали

вниз, в приемный покой, чтобы я отсортировывала зерна от

плевел, и половину этой ночи провела там, оставив

отделение на медсестру Нину, увядающую женщину с крупной

родинкой на подбородке, которая не оправдала доверия. Но обо

всем по порядку. Когда я в шесть часов утра,

шатаясь от усталости, поднялась к себе в верхнююю

ординаторскую, зазвонил телефон. Молодой мужской голос

спросил: – У вас есть такой больной – Кисточкин?

– Кажется, есть… Сейчас посмотрю, – я нашла список

больных по палатам и просмотрела его, – точно, есть.

Кисточкин Евгений. А в чем дело? – Тогда забирайте его у нас!

– Простите, я что-то не понимаю…

– С вами говорит младший лейтенант Овчинников, 9-ое

отделение. Вашего больного мы нашли на улице, в пижаме,

он шагал по лужам и пел; сказал, что помнит, что лежит в

больнице, но вот где и в какой – не знает, к тому же он

заблудился… Господи, каким образом поднадзорный больной

очутилсяночью, да еще холодной ноябрьской ночью, на улице,

когдадверь отделения была закрыта не только на гранку, но еще

и на английский замок? Сделать гранку ничего не стоит -

многие алкаши этим промышляют, впрочем, ее можно сделать

даже из черенка ложки. Но как пациенту удалось добыть

ключ от замка? Договорившись с любезным милиционером, что

его подчиненные сами приведут блудного Кисточкина, я

отправилась за медсестрой. Нину я нашла в сестринской;

она сладко спала, а когда, после основательной встряски,

приоткрыла глаза, то я почувствовала отчетливый запах

сивухи. – Где Кисточкин? – спросила я.