Маслицкому на какое-то мгновение показалось, что жена сознательно играет роль «инфузории-туфельки», героини недавно прочитанного им рассказа. Он так и назывался: «Инфузория-туфелька».

Из-за этого интригующего названия Маслицкий и купил небольшой сборничек в привокзальном киоске. Он ехал тогда в командировку, а читать что-либо в дорогу из дома взять забыл.

Начинался рассказ не очень оригинально. Женщина гостила у подруги в другом городе, набрала номер своего телефона (как там домашние?) и случайно наткнулась на беседу своего мужа с любовницей, о существовании которой до сих пор «ни сном ни духом». Речь также была банальной. Маслицкий, ещё не читая, мог бы сказать, что любовница будет требовать верности в отношениях и ставить условие: либо она, либо жена. Так оно и было. И оправдывался мужчина так, как обычно оправдываются все мужчины: «Ты же знаешь, я люблю, очень люблю тебя. Ты красивая, умная, мужественная, ты всё можешь, всё одолеешь, а она (жена) – примитивное, жалкое существо, способное только на то, чтобы помыть, убрать, приготовить. Она инфузория-туфелька. Я не могу представить, как она будет жить без меня. Поверь, у меня ничего к ней нет, кроме жалости, но я не могу представить…»

А вот вывод, который сделала из услышанного «инфузория-туфелька», интересный.

Ну как бы в таком случае повела бы себя почитай каждая женщина? Ну, конечно же, прежде всего разоблачила бы «подлого» предателя. Дальнейшее зависело бы от её темперамента и степени воспитанности.

«Инфузория-туфелька» решила иначе: «Я даже виду не подам, что знаю о его измене. Наоборот, я начну убирать и мыть ещё чище, готовить ещё вкуснее, стану ещё более “инфузористой”, чтобы он окончательно убедился: без него я пропаду».

Неплохим психологом оказалась та «инфузория». Маслицкий снова бросил взгляд на жену. Нет, Елена никогда ничего, кроме любимых своих «Хозяюшки» и «Здоровья», не читала. Откуда же ей знать о той «инфузории»?

Когда-то смолоду он мечтал о романтичной, загадочной женщине, тонкой интеллектуалке. Но ему почему-то не везло на таких. Только через много лет он встретил, как ему показалось, свой идеал. Встретил и потерял разум. Семью ради неё решил оставить. Но разве он думал, что так непросто будет ему с этой женщиной?

Маслицкий никогда не считал себя посредственностью. Он довольно много читал, любил музыку, немного разбирался в живописи. И у костра где-нибудь на лесной полянке или у реки посидеть любил. Всё это привносило в жизнь приятное разнообразие, скрадывало неизбежные тяготы. Но ему никогда в голову не пришло бы, например, целый день «просто так» бродить по лесу, как это иногда делала Регина; либо с влажными «от переизбытка чувств» глазами часа полтора без перерыва слушать или читать стихи, даже если это были стихи гениальные. Нет, всему должна быть мера. А она часто никакой меры не знала. Регина, видимо, сама чувствовала свой «грех» и со скрытым желанием оправдать свою, как говорил Маслицкий, «всеядность», как бы в шутку называла себя «лесоголиком», «книгоголиком» и ещё «многочегоголиком».

А это ночное сидение над рукописями? Не напрасная ли трата времени? Не до книг сейчас людям. Одна мысль у всех: прокормить бы свою семью. Да и что она имеет с этого? Маслицкий бы за оскорбление посчитал, если бы под громким словом «гонорар» ему заплатили такие деньги. Видел он на Регинином столе квитанцию, где была указана сумма так называемого «гонорара». Недаром она даже ни слова о гонораре не сказала. Стеснялась, видимо, потому что над теми тремя рассказами она месяцев пять сидела. Да и женское ли дело – писать? Ну кто из женщин-писательниц создал что-нибудь настоящее, большое? Разве что Жорж Санд. Ну ещё Агата Кристи. Но Жорж Санд не была женщиной в полном смысле этого слова. А насчёт гениальности Агаты Кристи…