Решение не использовать письмо, уклоняться от создания литературы стало примечательным шагом в ее истории. Это произошло в тот самый момент, когда доступность письменности резко увеличилась – как будто эти культуры внезапно обеспокоились из-за действия быстро наступающей технологии и решили переосмыслить ее использование.
Но затем произошло кое-что еще более интересное: само уклонение от записей, стремление к личному, живому обучению, было преобразовано в литературу. Слова учителей стали текстами – текстами, которые мы теперь можем читать, что вводит нас в число учеников, окружавших этих наставников. Они будто обращаются не только к ним, но и к нам, – обращаются лично, вопреки времени и пространству. Так зародилась новая форма литературы — наставническая литература.
Что же представляли собой эти наставники и каким образом их слова превратились в основу нового класса текстов, выделяемых историей литературы, – столь отличных от более ранних фундаментальных текстов и священных писаний?
Одним из самых первых таких наставников оказался царевич, живший на северо-востоке Индии. Даты его жизни точно не установлены[184], но сама жизнь стала легендой – и как легенда явилась источником мощного движения.
Его просветление началось, когда он услышал о красоте леса близ дворца его отца[185]. Везде, где видел глаз, деревья бережно укрывали от солнца, и берега прудов, украшенных восхитительными цветами лотоса, были покрыты нежной травой. Царевичу с трудом удавалось представлять себе такие чудеса. Его богато украшенные покои скрывались в глубине большого дворца. Все, в чем он нуждался, тут же доставляли многочисленные слуги или любимая жена. Беда была лишь в одном: царевич больше не хотел, чтобы ему что-то приносили, не просил, чтобы кто-нибудь отправился в лес и добыл ему в одном из прудов цветок лотоса. Он хотел сам пойти и увидеть все это[186].
Царь, старательно ограждавший сына от внешнего мира, сильно опасался этого выхода и тщательно подготовил его. Ничто не должно было смутить возвышенную чувствительность души его сына: калек, нищих, всех больных и некрасивых убрали с дороги. К тому времени, как царевич и его колесничий выехали из ворот дворца[187], улицы украсили флагами, гирляндами и густо усыпали цветами.
Царевичу понравилась экскурсия, он поверил в истинность всего увиденного: восторженные толпы людей, цветы, город. Но под конец ему на глаза попалось нечто странное. Неведомо откуда в его сторону неверными шагами тащилось существо с лицом, изуродованным глубокими складками. Неужели это была чья-то жестокая шутка? Царевич повернулся к колесничему и спросил, что это. Царь заранее приказал тому защищать царевича от всего, что могло бы потревожить его, но что-то заставило слугу сказать страшную правду: «Это сделала с ним старость». – «Что такое старость?» – поинтересовался царевич. Неужели она способна так же обойтись и с ним самим? «Да, способна, – ответил не умеющий лгать колесничий. – Более того, она обязательно это сделает»[188]. Вернувшись домой, растерянный царевич отчаянно пытался осознать полученный опыт.
Получив после двух подобных встреч представление о болезни и смерти, царевич решил порвать со своей привычной жизнью, которая теперь казалась ложью, и всем, что связано с ней. Он сделался бродячим нищим и стал жить на подаяние. Люди удивлялись тому, что юноша из богатейшего рода предпочел жить в нищете