Поднявшись на возвышение, Ездра увидел огромную толпу народа и, развернув свитки, начал зачитывать их содержание. Люди тут же склонились до земли, как повергались в присутствии своего бога или его наместников в храме[168]. Но они находились не в храме, и Ездра предстоял перед ними не как священник. Он всего лишь держал в руках свиток. Люди впервые поклонялись своему Богу, явленному в форме текста[169].

Ездра начал чтение, но тут возникла проблема: его понимали далеко не все. Переместить книги из каморки переписчика на площадь и явить их народу оказалось непросто. Слова писания не предназначались для последовательного чтения обширной аудитории: их собрали из множества источников. Древнееврейский язык Библии был сложен, а значительная часть слушателей владела только арамейским – общим языком всего региона. Заметив трудности, возникшие у слушателей, Ездра понял, что сказания и законы, которые он читает народу, необходимо переводить и растолковывать[170]. Долгие часы Ездра читал, переводил и разъяснял тексты, так что они стали понятны даже неграмотным. Закончив, он перешел к молитве, в которой повторил зачитанные прежде сказания от Сотворения мира до Авраама и Исхода, оформив тем самым великое повествование, которое в один прекрасный день достигнет Луны.

В эпизоде, где народ преклонил колени перед текстом, Ездра открыл истинное значение своего возвращения в Иерусалим. Он хотел гораздо большего, нежели от имени персидского царя взять в свои руки важный опорный пункт империи или восстановить некий город. Ездра стремился к Иерусалиму и храму, потому что желал изменить обычай поклонения иудеев Богу. В изгнании Писание оставалось лишь артефактом. Только в Иерусалиме оно могло вновь стать святыней, соответствующей по значению храму.

Древнееврейские писания давным-давно стали фундаментальным текстом, вернее, совокупностью текстов, определяющей отличие группы людей от их соседей, вобравшей в себя ее коллективный опыт, содержавшей впечатляющую многовековую историю о начале всего сущего и накопившей для поддержания самой себя значительные ресурсы, в том числе школы, писцов и книжников. Но в тот момент, в руках Ездры, фундаментальный текст обрел еще одно свойство: он был провозглашен священным и стал самостоятельным объектом поклонения.

Своим чтением Ездра положил начало конфликту между книжниками и священниками: ведь именно священникам изначально принадлежали все права на проведение ритуала. Ездра тоже был священником, но он изменил свою религию, поскольку писец и книжник вовсе не обязан был им быть[171]. Публичное чтение Писания Ездрой вылилось в переворот, угрожавший положению самого могущественного класса иудейского общества.

Конфликт между священниками и книжниками разворачивался на протяжении следующих двух столетий, когда иудеи имели возможность жить в Иерусалиме и обладать все большей автономией, особенно в те времена, когда интересы Персидской империи были обращены в какие-то иные края. Усиление Иерусалима шло на пользу священникам и их святыне, самому охраняемому месту в городе, – храму[172]. Храм сохранял свое значение, но Ездра, сделав священным текст, создал конкурирующую силу.

Повествования о Ездре были созданы порознь и, как многие части древнееврейской Библии, содержат несколько текстовых слоев, написанных в разное время. Книжники, жившие во времена относительного спокойствия, последовавшие за эпохой Ездры, переработали эти сказания о материальном и духовном восстановлении Иерусалима в последовательные повествования, вошедшие в два различных, хотя и взаимосвязанных сюжета, которые дошли до наших дней как Книги Ездры и Неемии (моя реконструкция возвращения Ездры основана именно на этих книгах и данных исторической науки).