Я говорю:

– А вот сосед у нас, горный механик?

Он говорит:

– Механик, вспомни, что отец говорил, когда он на Рязсельмаше работал – всегда весь грязный, в мазуте приходит домой. Кто с тобой из девчонок будет гулять, если от тебя соляркой пахнет.

А я говорю:

– Ну, и что дальше, это нельзя, горняк вроде плохо.

А какое же там еще отделение? Технологическое, горное, геологическое отделение. Он прочитал, говорит:

– Вот, геологическое отделение – это очень даже привлекательно.

Я говорю:

– А почему привлекательно-то?

– Ну как почему, ты видел, как у нас геологи живут рядом? Они все время ездят неизвестно куда, приезжают, лето проболтаются, потом сидят в Москве и материалы обрабатывают, отчет пишут.

А они, оказывается, эти геологи, работали в Академии Наук, в Геологическом институте Академии Наук СССР. Ученые, значит, были. А я-то думал: «Что, техникум кончу и также буду ездить на сезон». Брат говорит:

– И потом работа чистая, с молотком, молоток с длинной ручкой, стучи по камням и ходи.

Откуда он все это знал, специальности все? И говорит:

– Я тебе советую на геологическое подать.

И подал я эти заявления, никаких экзаменов у меня вступительных – раньше с похвальным листом седьмой класс закончил, техникум без экзамена, чик – и все, и поступил.

Я поступил в техникум. Каждое утро бежал на электричку, двадцать минут и я в Мытищах. Как-то меньше стал встречаться с приятелями. В это время у моего приятеля трагедия случилась. Мама его работала сестрой-хозяйкой в большом доме отдыха. В Старых Горках у них дача была. Она замуж вышла во второй раз. Первый ее муж, отец Юры погиб на фронте. В наших семьях, моего поколения, редко, чтобы все, кто уходил на фронт возвращались живыми. Она вышла во второй раз замуж за баяниста своего дома отдыха, а Юра его пасынок. Он на баяне играл, а она хозяйством занималась.

И вдруг раз – его, этого баяниста, в больницу положили, в Первую градскую в Москве. Проболел месяца два-три и умер от рака. Так быстро свернулся. И потом она тоже заболела, и раз, и хоп – и свернулась тоже, от рака умерла.

Мы с ним вместе в больницу ходили, навещали – она такая худая стала, полненькая была. Юра Евдоков был парень здоровый, физически сильный. Он когда в школе учился, в седьмом классе, у него уже грудь была вся в шерсти, кожа такая тонкая, мышцы крепкие под ней играют. Двухпудовую гирю в 24 килограмма поднимал двадцать раз. Мы тоже старались выжать эту гирю раз пять. Еще такое упражнение было: гирю ставишь сзади, садишься на корточки, берешь ее руками, гирю, и так поднимаешься, то есть, колени разгибаешь и поднимаешься вместе с гирей.

И вот, один раз я так поднимал, потом меня что-то качнуло, у меня гиря вырвалась из рук – и по каблукам, и подметки отлетели. Опять мама говорит:

– Ну что же ты, господи, вечно с тобой несчастья какие-то! Скоро в школу тебе идти, а ты оторвал подметки. Как ты мог такое сделать?

Я говорю:

– Ну как, сделать, несчастный случай, – рассказал ей, как на духу, как мы тренировались.

Она говорит:

– Ну что же ты за бестолковый такой! Приятель твой здоровый, как трактор, а ты тоже за ним тянешься.

Я прочитал где-то про Поддубного и других наших силачей. Или Рахметов – это который на гвоздях-то спал в «Что делать?» Чернышевского – закалялся.

Я тоже старался, на гвоздях не спал, но старался закаляться. И вот они гирей крестились этой двухпудовой, и я завел себе гирю-пудовик (16 килограмм) и пытался ими перекреститься.

Я тогда еще роман «Спартак» прочитал. Спартак мощный был гладиатор. У книги была иллюстрация, на ней у Спартака живот весь в квадратиках. Я тоже хотел такой пресс иметь и качал пресс. У Спартака были широкие плечи, а я как фитиль лампы, плечи узкие, длинный фитиль. Сколько не качался, ничего не получалось.