В деревне осталась одна бабушка Маша, о которой я вот говорил. Добрая такая, пример демократии. Я иду к ней с чемоданом, она меня увидела и говорит:

– Боря, никак у тебя гармонь?

Я говорю:

– А что?

– Ой, ты научился на гармони играть?

Я говорю:

– Да это чемодан.

– Ой, а я думала, ты на гармони умеешь играть.

Раньше, если ты умеешь играть на гармони, гармонист – все девки твои. И все, они вокруг него крутятся. Потому что какая была музыка-то? По радио можно слушать через наушник. Такой приемник появился у деда. Отец, по-моему, этот приемник привез из Москвы, когда учился. Через наушники по такому приемнику можно всякую хрипотень какую-то услышать. А в деревенских избах никакой музыки, ничего не было, только частушки и гармошка.

А какой там патефон, какой граммофон? Это только у господ. Это некоторые пролетарские поэты и писатели окрашивались под крестьян, а у них и граммофон, и патефон, и там черт те чего. В деревне же у простых крестьян не было никаких патефонов, граммофонов. И если на гармошке кто играет – ох, как вокруг него девчонки поют, ребята пляшут очень весело. Да, вот мы приехали к бабушке. Я ее сильно разочаровал, что не научился играть на гармошке.

Тихо в деревне, особенно осенью. А кому после бомбежек шуметь? На работе никого нет. Тихо так, тишина такая. Это была уже другая деревня, чем та, которую деды вспоминают с церковью, садами и огородами. Церковь взорвали, глыбы от церкви куда-то отвезли, раскололи их там кувалдами, вроде очистили место, и осталась одна паперть. Это высокий цокольный этаж, на котором строилась сама церковь… типа фундамента, и паперть эта, основной вход в храм, осталась. Остальное все растащили, и кусты сирени поредели, а они уж такие были густые. Рядом кладбище было. На этом кладбище моя родная бабушка София похоронена.

Вот, стали мы в деревне жить. А в сентябре отец за нами приехал. В деревне было жить интересно. Как-то проснулся я среди ночи, мама моя и бабушка Маша смотрят в окно и говорят:

– Вот, вот, вот, смотри-ка, смотри. Опять свеча горит на паперти.

Я спросонья:

– Где горит? Покажите мне, где она там горит, эта свеча?

Они говорят:

– Да вона, вон, смотри, вот там вот так вот прямо и на паперти.

И, бабушка говорит, каждую неделю, в день, когда церковь взорвали в четверг или в пятницу появляется на паперти свеча. Видно, Господь ставит, что вот тут святое место все-таки было, храм Господень. Да, и вот это, я так, в общем-то, смотрел-смотрел – ну может, спросонья ничего и не разглядел. Но вроде показалось, там огоньки какие. Они потому что, появлялись, что рядом кладбище. Может быть и фосфоресцировало что-нибудь. Ведь перекапывали жители кости-то по десять раз, хоронили одну и ту же могилу. Потом приехал отец и забрал нас. А они уже вывезли оборудование в Энгельс.

Собрали мы все свои манатки, какие были, и даже мне какой-то мешок дали, чтоб я нес. Вещей-то никаких не было. Все оставили там, в Брянске. Вот иногда я говорил родителям:

– Вот, вы жили всю жизнь, ни черта у вас нет.

А где оно все возьмется-то откуда? Сейчас какую-нибудь купишь, пора бы выбросить, а она стоит до сих пор. А тогда все побросали и уехали. Война.

Приехали мы в начале в Ртищево. Остановились в частном доме. Хозяйка и открыла маме сюрприз. Отец был, как говорится, молодец. Он завел себе подругу, когда ехал во время эвакуации. Мужик он был красивый и веселый. Эта девица была помощница вроде секретаря. Я не знаю, какие отношения у них там были. Ну короче говоря, несмотря ни на какие-то отношения, она нам подарила одному дудку, а другому – барабан. А мама сказала: