А я остался в комнате один, все братья куда-то делись. Может, они тоже тут были. Да, были они со мной. И вот я встал на стул, спинкой стула повернул к елке. И хотелось мне одну конфетку снять. Я думаю: «Там много. В ветках ее не видно. Я одну конфетку съем, и будет это нормально», и потянулся я за ней. И что же вы думаете? Стул меня перевесил, и я со спинкой стула упал на елку. Разорвались бусы, и флажки разломались, то есть разорвались. Старший брат Юра говорит: «Ну все, ты попал, парень!» Ну, он не так сказал, конечно. Говорит: «Ну тебе попадет!» Мы собрали эти бусы, связали кое-как флажки – вроде незаметно.

Но родители пришли и говорят:

– Что же вы сделали тут?

Я вначале не сознался. Отец нас строем построил. Говорит:

– Кто это разломал елку?

А мы как партизаны на допросе молчим. Он говорит:

– Ну что, будете говорить?

Я потом вышел вперед и говорю:

– Это я виноват.

Ну, конечно, меня не расстреляли, но сказали:

– Ну, что же ты такой? Зачем ты туда полез?

Я говорю:

– Я хотел игрушку поправить.

Если бы я сказал, что хотел съесть конфетку в тайне от всех, то это вообще бы отягчающие обстоятельства. Сказали:

– Ну, что ты наделал? Зачем ты?

Мама всегда защищала, и говорит:

– Ну ладно, чего там? Они все связали, старались, все сделали. Не надо портить праздничное настроение.

Ну, настроение я сам испортил всем и себе. В общем, как-то это замяли, а вечером гости пришли Новый год отмечать.

На новом месте уже у родителей появились друзья. Отмечали: за Сталина выпили, за Родину, за Новый год.

В общем, мне казалось, что жизнь налаживается. Кушетку купили, картину на стену повесили. Картина весенняя, я уже не помню, кто ее нарисовал. На картине ребята скворечник привязывают к дереву, готовятся к прилету скворцов. Появилась книжная этажерка с книгами, и все уже, как говорится, становилось культурно.

Мы гордились. Отец – инженер! Это третий человек на комбинате. Директор, главный инженер и главный технолог. А по производству отец считается самым главным. И мы так жили до мая.

Вот майские праздники мне особенно запомнились. На первое Мая Мясокомбинат организовывал так называемые маевки. То есть семьи брали свои самовары, закуску, еду праздничную, и их вывозили на машинах куда-нибудь на поляну. Все взрослые и дети, празднично одетые, красивые расстилали подстилку, скатерть и раскладывали свою еду. Выпьют немного, потом поют хором песни. Все это было организовано через клубы. Культработники работали с населением. Некоторые участники пели соло, но без микрофона, конечно, какие там микрофоны? Все вживую, все было живым.

А нас, детей, катали на автомобилях. На грузовой машине поставили скамейки, борта немного поднарастили, чтобы дети не кувырнулись оттуда. Лозунги, май, весна, оркестр играет духовой и так далее. «Солнце светит ярким светом…» – такие патриотические песни. Такой был душевный подъем! Май, тепло, а кругом лес. Вокруг села Александрово лесов-то не было, только в оврагах они остались. (Я потом, когда мы опять появимся в деревне, расскажу кое-чего об этих лесах).

Оркестр играет марши, звенят трубы. Как Окуджава писал в песне про мелодию: «После дождичка небеса просторны. Голубей вода – зеленее медь. В Городском саду флейты да валторны. Капельмейстеру хочется взлететь». Я потом может быть вставлю эту песню полностью. Хорошая песня, очень грустная.

А у нас здесь праздник продолжается. Солнце кругом светит, оркестр играет. Мороженое продают – такая тележка и три бочки, три длинных сосуда, обложенные льдом.

Продавщица молодая румяная, кровь с молоком, в белом отглаженном фартуке, в белом халате с нарукавниками, какая-то шапка белая. Она как из сказки продает мороженое. Раньше мороженое продавали в круглых формочках. Кладет эта красавица в формочку мороженое и спрашивает: