В нашей с Николенькой жизни всё по-прежнему. Николенька растёт, уже много слов знает. А Вас, дорогой мой муж, папенькой зовёт и Вашу карточку целует перед сном. Мальчик бойкий и умненький и всё больше на Вас, милый мой, похож с лица. Вот и отрада сердцу моему.

А ещё хочу сообщить Вам, что слуга Ваш, Митрофан, очень плох. Доживёт ли до встречи с Вами? Недуг какой-то приключился с ним и врач сказал, что недолго ему осталось.

А я очень скучаю по Вас и страстно жду нашей встречи, милый муж мой, Павел Матвеевич, храни Вас Господь. А в конце письма своего прикладываю Вам отпечаток ладошки сыночка Вашего Николеньки и шлю Вам тепло сердца моего. За сим, любящая Вас, жена Ваша, Мария Мефодиевна».

Далее шла дата написания письма и витиеватая подпись Маши. Павел ещё какое-то время подержал письмо у губ, ощущая тонкий запах Машиных духов. Несмотря на то, что письмо шло долго, оно пахло домом. И Павлу взгрустнулось от нахлынувших воспоминаний. Лёгкая, печальная улыбка тронула его губы. Ему хотелось ещё углубиться в воспоминания, но сестра милосердия, появившаяся на пороге палатки, позвала его к раненному. Павел только успел подумать ещё:

– Бедная Маша, должно быть нелегко ей теперь. Отца не стало и мама больна. Нет у неё теперь опоры, в случае какой надобности, одна совсем. Сколько же война эта продлится, никому не известно. Когда я смогу домой воротиться?

Вот уже несколько дней Павел, занимаясь привычной работой в госпитале, мыслями возвращался к письму Маши. Сердце его сжималось от грусти и нежности, от желания скорее всё здесь закончить и вернуться домой. Тревожили мысли и о слуге матушки Митрофане.

– Что с ним приключилось? Был бы я дома, может, облегчил бы его состояние? А что, как его не станет? Матушка так привыкла к нему, никто её привычек и желаний не может предугадать так, каково одному Митрофану удаётся. Да и то, уж более двадцати лет он на службе у Стояновских. Как же она без него? – думал Павел.

Павел всегда лояльно относился к своим слугам и, вообще, к простому люду. Он платил своей прислуге хорошее жалование, лечил их сам или нанимал для них докторов. Отдавал ребятишек своих слуг в учение, где они осваивали грамоту. Если и наказывал за провинность своих слуг, то только рублём, категорически избегая телесных наказаний.

Он часто думал, почему жизнь так обделила этих простых людей, ничем не отличавшихся по уму от высшего класса.

– Образованности им недостаёт – это да! Так разве ж они в том виноваты? Все двери хороших учебных заведений перед ними закрыты. А уж, сколько среди них самобытных музыкантов, поэтов, отличных художников и строителей, обладающих навыками учёных архитекторов. А чего только не мастерят они своими руками такого, что без определённого таланта, и придумать-то невозможно. Вот если бы на земле все были уравнены в правах и достатке, должно жизнь была бы много лучше. И здесь, уж столько «скотов» среди моей ровни! Иногда и смотреть противно. А как относятся к своим подчинённым, ровно божок какой. Случается, ведут себя омерзительно и преподло, недостойно офицера и человека. Пропивают всю полковую казну, над солдатами ни за что измываются. Разве это черта порядочного гражданина и дворянина? – с возмущением думал он.

Мысли его вновь возвращались к Митрофану.

Осматривая раненых, он расспрашивал их о самочувствии, о настроении, думал про себя:

– Если Митрофану мне уже не помочь, я должен попытаться вылечить, хотя бы, как можно больше этих бойцов, ведь где-то у них есть матери, жёны, дети, которые очень ждут их домой.

Глава 7

Война с японцами