Возможно, кто-то тщательно сравнит все это и проследит путь наивных сочинений игарчат 30-х годов: каким слово явилось вначале, за школьной партой в Заполярье, и каким оно слетело со страниц книги, поразившей всех в 1939 году в другом полушарии – на Международной выставке в Нью-Йорке. И в каких одеждах оно пропутешествовало сквозь издания. Но ведь где-то там, вначале, было оно, это искреннее, неподдельное, откровенное. Ведь вначале БЫЛО Слово.

Разве можно предположить, что в книге того времени мог бы появиться коротенький рассказ Даши Дюбиной «Как я хворала цынгой», гениальный по простоте и убийственный по содержанию? Или сочинения сестер Черноусовых, написанные что называется «в четыре руки» с подглядыванием друг у друга, названные «исповедью» и содержащие простодушные строки: «Но в связи с коллективизацией и переустройством сельского хозяйства за противоколхозные выступления отец мой был арестован и заключён под стражу… В 1931 году при ссылке раскулаченных кулаков на север было объявлено и нам, что мы тоже должны быть сосланы… Высадились мы на берег совхозного острова, двое суток наша семья сидела под открытым небом»; «Нас выгрузили в сараи, где раньше делали кирпич. Как только можно представить, как мы жили? Дождь пойдёт – у нас в сарае тоже дождь… В одном бараке, где мы помещались, было 775 человек»? Можно легко представить себе замешательство взрослых, редактировавших рассказ Яши Почекутова «Негр», с его разговорной лексикой, непосредственностью наблюдений по поводу «бутылочек», «опрокидывания стаканчиков» на рабочем месте и т. п.

Нередко детские записи состояли всего из нескольких банальных фраз и просто никуда не годились. Но и у таких «отписок» судьбы оказались разными. Большинство из них, понятно, отсеялись. А вот заметка семерых девочек из 9-й школы вроде бы ничего приметного не содержала, перечисляя практически лишь фамилии преподавателей, вожатых, библиотекаря и т. д. Да и поступила она к составителям книги, судя по дате, за 2—3 дня до предполагаемого отъезда ребячьей делегации в Москву, на съезд Советов. Но то ли с девочками успели побеседовать дополнительно, то ли фантазия редакторов помогла – рассказ школьниц появился-таки в книге (выросшим уже раза в 4 по сравнению с оригиналом), в нем зазвучали интересные нотки о «коврах, сливках, яблоках» в школах Заполярья, а к этому добавился и прекрасный заголовок: «Спасибо вам, товарищ Сталин!» (в 3-м издании – «Так живется нам в Игарке», а в последующих – «Вот как живется нам в Игарке»). Через полвека после описываемых событий один из бывших игарчат – А. А. Скобелин – в письме сообщил, наряду с прочими интересными данными, и такое: «За правду тогда строго карали. И откровенно вам скажу, что в этой книге многое приукрашено. Все написанные в ней рассказы проходили через сито цензуры учителей и составителя и организатора А. М. Климова».

Да и не одно лишь «сито цензуры» властвовало тогда. Вовсю уже крутились жернова, перемалывавшие не только слова, но и судьбы. Судьбы целых семей, целых селений, целых народов, а в итоге – судьбы целых поколений. Однако там, у истоков книги, было не только детское слово. Было и детское молчание. И письма «игарцев», догнавшие книгу через 50 лет, нарушают давнее безмолвие, рассказывают и о «рубашонках, примерзающих к стене», и об отцовских «пистолетах под подушкой», о нехватке хлеба, поисках заработка. Эти письма помогают устранить белые пятна, поубавить кое-где розовый цвет (хотя от этого он смещается то к красному, то к черному). В то же время эти послания с новой силой подтверждают чувство царившего единения, товарищества, взлета чистых помыслов и энтузиазма, взаимовыручки и доброты.