Ко мне приближалась большая толстая лошадь с мохнатыми ногами и никогда не стриженной гривой. Лошадь была серой и практически сливалась цветом с дорогой. Она тащила огромную телегу, заваленную в два человеческих роста бочкообразными мотками разных тканей. Перед тканями, свесив ноги в разные стороны телеги, спинами друг к другу сидели работники. Маленький мужик в серой соломенной шляпе и зеленой рубахе, ну и дама в брезентовых штанах да в ярко-розовой кофте.

Лошадь прошла мимо меня как мимо призрака, не скосив и глаза, а с моей стороны телеги болтались ноги мужичка. Ноги были обуты в кеды, надетые на шерстяные носки.

– Тпру! – приказал мужик лошади, которая тормознулась как вкопанная, разметав пыль из под копыт в свежий воздух, на возниц и, ясное дело, на меня.

– Эй, мо-олоодо-ой!– как бы поздоровался мужичок и опустил вожжи. – Ты кудоой-то-о так налегке? В гости к кому, ай как?

-В Сёмино мне, – я закинул за спину портфель. – Корреспондент я из Горького, из газеты.

– Нету такоогоо города,– встряла в разговор дама в розовом. – Нижний Но-овгороод есть. А что-о о-он теперь Гоорький – так то-о бесы придумали. Нельзя гороода по-друго-ому переназывать. Оодна беда от это-ого. Даже лоодки нельзя. Назвал её – «Ласто-очка» – значит «Ласто-очка», поока не рассыплется оот старо-ости. А закрасишь и напишешь там – ЛЮБИМАЯ ЛЮДКА, так и врежешься скоро-о или в друго-огоо дурака, или, не дай Бо-ог – в баржу насмерть. Нельзя с именами шалить. Имя вроде ты придумываешь. А егоо-то-о сам Боог даёт – по-одсказывает. Боога гневить – гадк-о-ое дело-о..

– Да ты садись, мо-олоодой! – крикнул тихо мужик и подвинулся. – Тут ещё не одна верста. Доедем, чай. А, Леший?!

Конь услышал своё имя и загрёб копытом ведро пыли. Мужик легко стегнул Лешего вожжей, натянул слегка и мы поехали.

-Тоолько-о мы мимоо Сёмина про-ойдем. А о-оноо от до-орооги с версту, не дальше. Там уж пёхом.

Всю дорогу мужичок вправлял, я так понял, жене, мозги.

– Ты, дура,– говорил он почти ласково, – ты пойми. Нету у американцев никакоой сво-ободы. Жратвы у них много-о любоой. Нам до них тут далекоо. О-одёжки всякой – завались, хооть по тро-ое штаноов сразу надевай. Но это ж не свообоода! А свообоода – это коогда кругоом тебе вооля-во-ольная и никоому не до-олжен ничегоо.А о-они все, я слышал, в долг живут. Где тут свообоода от банкиро-ов? А негры!! У-у! Оони ж их пооедо-ом едят,черно-омазых.Трамваи воон о-отдельноо для белых, а по-охуже – для черных…Свообоода, ядрён пим..

Жена оскорблено сопела и только временами вставляла невпопад:– « Ну, прямоо-так.. Тьфу! Ну, скажешь, как в лужу…»

Так и доехали. Показалось из-за бугра село. Длиной в пару километров. Слева в селе дома были белёные и похожие на кубики. Справа стояло четыре длинных барака, тоже белые, но низкие и чуть ли не через каждый метр в каждом вставлено было большое окно.

-Сёмино-о этоо и есть, – показала пальцем женщина. – Раз ты коорреспо-ондент, тоо тебе прямико-ом в цеха надо. Вот в эти длинные.

Мы попрощались. С мужиком поручкались, а жена его меня приобняла и перекрестила: – Ну, дай тебе Го-осподь делоо сделать поо-людски.

И лошадь пошла дальше, увозя куда-то запыленные, неизвестного уже цвета тюки с кримпленом и трикотином, и моих незнакомых (потому, что так и не познакомились), попутчиков. А через полчаса я уже подходил к крайнему справа бараку-цеху.

Остолбенел я ещё на пороге, не успев шагнуть в «светлицу». Не знаю точно как должна выглядеть светлица, но, наверное, именно так. Светом, белым и нежным, было залито всё. Он не лез, как лучи, в глаза, а плавал по огромной, квадратов в 100 комнате, ласково облизывая всё и всех. Плыл свет и из окон, и от огромного количества люминесцентных ламп. И всё было устроено так, что ничто ни на что не роняло даже намёка на тень. Теней не было вообще, а я такого никогда не видел. Даже не представлял, что такое вообще возможно. Потому и застыл колом в низких дверях. При росте почти 180 сантиметров пришлось изобразить гусиную шею, что насмешило всех, кто сидел в комнате за своими столиками и станочками.