Зимними вечерами бабка сидит за прялкой, дед читает вслух собравшимся мужикам «Луковниковскую правду». Заинтересованно обсуждают.

Дед и бабка работают в колхозе.

Военная разруха. Из многих лошадей осталась только одна Майка (моя подруга, к ней я еще вернусь). Пашут на коровах.

Кадр. После пахоты – боронование. Четыре бабы, моя бабка в том числе, тянут борону.

Кадр. Дед для вспашки личного огорода запряг нашу корову Райку-первую. Я веду ее по борозде в поводу, Райка под кнутом напрягается, у меня от жалости катятся слезы из глаз.

Но постепенно пошло веселее. Реанимировали МТС (машинно-тракторную станцию). И лошади от Майки другие стали появляться, к тому же завели кастрированных быков.

Изредка церковные праздники. Общий праздник – Пасха, остальные распределены по деревням. Наш праздник – летняя Казанская (когда закончен покос). Мне дают мелочи, я в соседней деревне Дарьино покупаю стакан красной смородины (у нас ее не было). Приезжают или приходят родственники из соседних деревень. Выпивают (в другое время не пьют). Долго и громко поют русские народные песни («Хазбулат удалой, бедна сакля твоя…» и другие). Долго пьют чай вприкуску из большого самовара. Меня просят поставить еще один самовар. Теперь люди разучились петь, смотрят и слушают телевизор. А тогда сами пели, и еще как. Много лет спустя, в Комарове под Горьким, я слушал, как пела Тамарина родственница тетя Клава. «Над серебряной рекой, на златом песочке, долго девы молодой я искал следочки…», – с первого слова фортиссимо звенел ее голос, и я вспоминал рассказ Тургенева «Певцы». Ей бы на телевидении петь – не подкачала бы.

В другой праздник дед и бабка отправляются в гости в другую деревню, Малинники. Мы с Люсей остаемся одни. Я в подполе пальцем пробую – настоялись ли сливки в кринке с молоком. Незаметно все сливки исчезают, тогда приходится выпить и все молоко. «Молокан», – ругается бабка, возвратясь. Люся до сих пор не признается, что и она пила это молоко.

Между прочим, Малинники и Берново – знаменитые пушкинские (точнее, вульфовские, но знамениты по Пушкину) места. Теперь туда ходит экскурсионный автобус, а тогда я об этом и не знал. Интересно, знала ли об этом учительница по литературе, Анна Ивановна?

В некоторых деревнях и после войны стояли солдаты (в основном туркмены). Иногда это было опасно. В 12 лет пошел я за 15 километров лесом в деревню Парамониха, на свадьбу к моему троюродному брату Виктору Тубареву. В разгар свадьбы врываются солдаты. Дяде Васе Тубареву солдатской пряжкой в лоб, вступившемуся дружку Виктора ножиком под лопатку. Невеста села на жениха, загораживает его. Солдаты похватали что было со стола и скрылись. Тем и свадьба кончилась, а было ли какое-то расследование – не знаю. Витя через много лет в Ленинграде застрелился из ружья.

В основном же обстановка в деревнях была нормальная. Уходя из дома, только вставляли палочку в пробой, чтобы показать, что никого нет дома. На замок же закрывали только когда в окрестностях появлялся цыганский табор.

Я рос в основном здоровым мальчишкой (щи да каша, молоко). Но, конечно, несколько и поболел. Пятилетним рыл я в огромном снежном сугробе норы и ползал по ним. Пришел домой – сам как сугроб. Заболел воспалением легких. Дед повез меня на санках в деревню Тепляшино, там был военный медик. Дал медик какие-то таблетки, а дед его заодно спросил – не наследственная ли болезнь рак. Медик (наверно, это был простой фельдшер) сказал такую чушь, что в возрасте матери мы тоже можем заболеть раком. Дурак, заставил меня много десятилетий помнить об этом.