– И почем будет? – спрашиваю.
Торговец, подобно Гаю Юлию Цезарю, делал три дела одновременно. Он поедал дикого вида лапшу из пластмассовой коробки, рассказывал соседу о своем путешествии на электричках в село Кузьма Тульской области за медной посудой, керосиновой лампой и самоваром, а попутно грубо намекал на сексуальную распущенность всех предметов и явлений, встреченных по пути, плюс нетрадиционную сексуальную же ориентацию транспортных милиционеров, отобравших у него большую часть улова. Доведя до эмоционально оправданного финала фразу: «А и говорю: да засунь ты этот самовар…», он носом повел в сторону книги и невнятно побормотал: «Двести», вроде как и без желания что-то продавать.
И тут же начал рассказывать байку про одного мужика, ну ты его знаешь, он тут часто бывает, который купил года два назад в магазине, все чин чинарем, часы настольные восемнадцатого века, с фигурками, эмалью, все как надо. Но все мучился, чего не бывает, вдруг сунули новодел. Решил отвинтить их от подставки, окрутил одну ножку, а внутри сережки золотые начала XIX века с брильянтами по полмизинца, ну, блин, полногтя мизинца. Их сейчас жена его носит.
Я, собственно, и спросил-то без такого же желания что-либо покупать, но тут нашел на меня азарт коллекционера. Вспомнил, что эту же поэму, может, чуть в лучшем состоянии (потому что сухом) неделю или две назад видел в букинистическом отделе магазина на Тверской, зайдя туда с тайной надеждой обнаружить на полке или в коробке на полу «Описание постепенного развития почтовой гоньбы в России и существовавших до сего времени способов содержания станций», издания 1860 года, брошюрку в 34 страницы (результат этого и подобных визитов: not a chance). Стоила там эта же самая поэма, тоже без переплета, со слегка потрепанными уголками, две с половиной тысячи нынешних рублей.
Ну, кто, скажите, из настоящих коллекционеров откажется купить совершенно ему ненужную вещь по цене в десять с лишним раз меньше, чем она может стоить? Я ведь и колокольчики свои ни разу в антикварных магазинах не покупал не потому, что себе позволить не мог, а потому, что главное удовольствие состоит в том, что ценную, очевидно ценную, нет, всем очевидно ценную, черт, нет, всем специалистам очевидно ценную вещь приобрести совершенно задаром. А тут еще как-никак колокольчик нарисован. Вот я и купил. Дождался конца его байки, сунул двести рублей, не торгуясь (что неправильно), взял книжку и пошел. А чтобы перед собой оправдаться, на обратном пути приобрел, не глядя, бубенчик третий номер и небольшой, миллиметров 40 в диаметре колокольчик гречушной формы с литым ушком и похоже собственным языком, что редкость.
(Поэтому, собственно и взял. В моей коллекции, дай Бог, десять процентов старинных колокольчиков с собственными языками.)
С тем и ушел.
Если разведенный холостяк, и к тому же полный сирота сорока четырех лет виновато осознает, что он опаздывает к себе домой, то у него либо высокая температура с явно выраженным бредом, либо фантомные боли семейной жизни (Кстати, да. У меня постоянное фантомное ощущение обручального кольца, ампутированного семь лет назад). Есть, правда, третий вариант: друг детства обещал привести три бутылки сакэ Choya, купленных сдуру в Рамсторе, в Химках, по дороге из Шереметьева в Домодедово, и час уже томится под дверью, пиная ее ногами и тихо матерясь. Впрочем, внутренним взором я видел, что томится он скорее в своей машине под звуки Hoochie Coochie Man и клинское пиво, пристрастие к которому – единственная доступная Полу форма патриотизма.