Адам, тяжело отдуваясь, продолжал нарезать круги по газону – ждал, когда стихнет пульсация в висках и ушах. Пару раз его рвало от нагрузок, было дело. Приятного мало, конечно, и все же Адам в те минуты чувствовал себя немножко героем. Была в этом какая-то удивительная сила – пренебрегая границами дозволенного и безопасного, он растворялся в забвении, полностью исчезал, позволял себе исчезнуть.

И сейчас он не понимал, отчего у него трясутся руки – от нагрузок или от злости.

Адам остановился, согнулся пополам, попытался сделать вдох носом. Не поднимая головы, выключил музыку – мама явно что-то ему говорила.

– А?

– Я сказала… – Она безжалостно обрезала неуступчивую хризантему. – …Не понимаю, зачем так драматизировать. Целое представление из пробежки устроил!

– В смысле?

Мама издала какие-то мерзкие хрюкающие звуки. Адам даже не сразу понял, что она изображает его надсадное дыхание.

– Ты же не марафон бежал!

Адам сглотнул.

– У Марти новая подружка. И она только что залетела.

Мама даже не подумала ему поверить, отмахнулась, и все.

– Вот опять – сплошная драма, драма, драма. Когда-нибудь ты вырастешь, малыш, и мы…

– Он собирался рассказать вам с папой в выходные. Они скоро поженятся, и университет предоставит им специальное жилье.

Мама открыла рот, потом закрыла, потом снова открыла:

– Не нравятся мне такие шутки, Адам. Ты думаешь, это очень смешно, но в конечном итоге все понимают, что ты солгал. И ведь не про кого-нибудь, а про родного брата!

– Легок на помине!

В самом деле, его брат подъехал к дому так вовремя, что Адам даже засмеялся.

Мама сделала строгое лицо:

– Это не смешно!

– Да, ты права. Ничего смешного. Понятия не имею, где он возьмет деньги на ребенка и на последний год обучения в семинарии. Учитывая, что у нас с деньгами сейчас туго.

Они молча наблюдали, как Марти паркуется, а тот разглядывал их лица – пытался понять, что ему светит. Вот тут-то до мамы начало доходить.

– Катя?.. – прошептала она.

– Не-а, – ответил Адам, снова врубил музыку, чтобы не слышать криков, и ушел в дом.

Он отправился прямиком в душ, но через несколько минут даже сквозь звук льющейся воды услышал вопли (в основном мамины). Мама в прямом смысле слова выла. И не так уж она расстроилась – просто не хотела упускать возможность хорошенько повыть.

Тут Марти начал барабанить в дверь ванной.

– Зачем?! – орал он. – Зачем, бро?

Адам только сцепил руки за головой и сунул ее под поток воды.

И правда: зачем?

В груди все еще горело, да так сильно, что было не понять, где заканчивается гнев и начинается боль. Казалось, рана никогда не заживет. Родители и брат постоянно ее бередили, продолжая при этом твердить о своей любви.

Сегодня день плача, он это понимал – ведь вечером уезжает Энцо. Но пока плакать рано. Нет, он не станет плакать.

А родным надо отдать должное: знают его больные мозоли.

Вдруг они правы? Вдруг с ним действительно что-то не так? Вдруг на каком-то глубинном уровне, там, где обретается его истинная сущность в самой простейшей, очищенной форме – вдруг на этом уровне он действительно порочен? Вдруг в одном из первых кирпичиков, из которых начинала складываться его личность, пошла крошечная, едва заметная трещина? И на эту трещину, на изначально поврежденный фундамент, потом накладывались все последующие события его жизни. А в итоге получилась броня, сооруженная поверх фасада, построенного на непрочном фундаменте, – и на самом деле у его личности нет никакого ядра, здорового стержня.

«Способен ли я любить? – думал он. – По-настоящему?»

И можно ли любить меня?

Адам закончил принимать душ, вытерся и – убедившись, что Марти ушел, – прокрался по коридору в свою комнату. Там он переоделся в форму мегакорпорации «Зло интернэшнл» – из голимой синтетики, разумеется, но неплохо скроенную (ведь клиентов мегакорпорации «Зло интернэшнл» не должны обслуживать