Под пыж тяжелую картечь
Кладу в латунные патроны.
Лью воск на рыжие пыжи —
Ни капли лжи!
А через день, являя милость,
Зима пришла и в два крыла
Опять раскинулась, бела,
И вся округа обновилась:
Ни перекосов, ни теней —
Стола ровней.
Утром
Дымится черная зола.
Рассвет клубится над болотом.
Ладони пахнут конским потом
И кожей старого седла.
Ночь догорает на костре.
Дымит зола, дымятся росы…
Тиха округа, безголоса
Как мышь на шерстяном ковре.
Но только-только рассвело
И небо выгнулось полого —
Прощай, ночлег!
Зовет дорога
И тело просится в седло.
На просеке
Я в ладони плюю. Топорище шершаво.
Синеватая сталь до озноба остра.
Опрокинется дерево на спину в травы
Под тяжелым блестящим толчком топора.
Я к работе такой тяжело привыкаю.
Лес густой, а как будто стою на виду.
На березах по плечи сучки отсекаю
И стволы безголосые в штабель кладу.
Труд, конечно, почетен, но этот вот – тяжкий.
По особому тяжкий. Рублю ведь… Гублю…
А березы стоят, как матросы в тельняшках,
Я смотрю им в глаза и под корень валю.
«Город выглажен как скатерть…»
Город выглажен как скатерть.
Кружит солнце в этажах.
Ты идешь в красивом платье,
Отражаясь в витражах.
У тебя в губах улыбка,
Солнцем тронутые плечи…
День качается как зыбка.
Воздух носит чьи-то речи,
Чьи-то взгляды, чьи-то мысли —
Он прозрачен, зрим и плотен…
О тебе тоскуют кисти
Ненаписанных полотен.
Ты идешь одна. В молчанье.
Облака плывут. В круженье.
И ни грусти, ни печали
Ни в глазах и ни в движеньях.
Ты как будто неземная.
Не одна идешь, но врозь,
Словно радуга сквозная
Сквозь толпу и время сквозь.
«Облаков этажи…»
Облаков этажи.
Солнце меди рыжей.
Под обрывом стрижи.
Я гляжу на стрижей.
Чертит птица круги.
Голосок – волосок!..
Возле самой реки
Сядет стриж на песок;
Сложит крылышки стриж,
И сидит, словно мышь.
Но взлетает когда —
Это просто беда!
Бьет крылами песок.
В каждом взмахе – борьба!
…А в округе покой
Сумасшедший такой.
Цезарь
Оставить за спиною Рубикон,
Не брезговать в пути котлом плебея,
Скорбеть над мертвой головой Помпея,
Жизнь, как монету, положить на кон,
Явиться в Понт,
Увидеть, победить,
Залить огонь гражданского пожара,
И… двадцать три отточенных удара…
Ну, кто бы ни хотел вот так прожить!
Май
Подсохли дороги. Не видно воды.
Апрель на деревьях оставил следы.
Со звоном навстречу встающему дню
Смолистые почки срывают броню.
Их звоны слышны далеко в тишине…
Гарцует пастух на мухортом коне.
С коровами бабы теснятся в кругу.
И дикие гуси орут на лугу…
Хлеб
Мы за хлебом занимали очередь с вечера,
Всё старухи да мы, дети малые.
Я узнал тогда, что звезды не вечные,
И еще узнал – какие зори алые.
Я прошел насквозь те ночи холодные,
Где луга в росе – гигантские простыни.
Если б не были в те дни мы голодные,
Эти ночи были просто бы проспаны.
У старух такие личики сморщенные.
Разговоры полушепотом, жуткие.
Как метались они в криках «смена очереди!»,
Обучали нас выносливости сутками.
Угощали нас квашеной пахтою,
Обижались, что пахту не брали мы…
А мы окурки смолили украдкою,
Мы в пристенок играли медалями!
Не камнями дрались – кулаками мы,
В ранки сыпали глину целебную…
И росли пацанами нормальными,
И влюблялись в Россию бесхлебную.
«Войду к тебе из осени…»
Войду к тебе из осени.
К огню.
Горячий чай. Домашнее варенье.
Сухой осины ясное горенье…
Я голову на грудь свою склоню
И на твои упреки не отвечу.
Я просто посижу и помолчу…
И, глядя на огонь,
В ненастный этот вечер
Далекого коснуться захочу.
Не упрекай, не обвиняй меня,
Всё так непросто.
Догорит осина…
А вдруг и впрямь всё кончится красиво,
И Феникс возродится из огня.
«Не кричали. Не ругались…»
Не кричали. Не ругались.
Ни в обиде. Ни в злобе.
Помолчали. Попрощались.
Он – к себе, она – к себе.