В поле за околицей ляжет не ко мне.
Ляжет лентой узенькой, тоненькою прошвою,
К соловью-разбойнику, к зарослям ольхи…
Я ведь не люблю тебя…
Это всё нарочно я.
Ночь уж очень светлая… Грустные стихи…
Зоя
Петля веревки – серая змея!
– Не трожь ее, фашист, она моя….
Смотрел народ.
Приплясывал конвой.
Фельдфебель дым пускал, храня беспечность,
А девушка сама, своей рукой
Петлю надела и шагнула в вечность.
«Привет вам, тихие и милые поля…»
Привет вам, тихие и милые поля.
Привет тебе, журавль одноногий,
И вам привет, стоящим у дороги,
Высокие седые тополя.
Я снова дома.
После долгих лет
Моих скитаний по дворцам-чертогам,
По ожиданьям, радостям, тревогам
Меня привел сюда бродячий след.
Всё так же, как и много лет назад,
Оборотясь кривым оконцем к саду,
Подставив солнцу крашеный фасад,
Глядит наш дом на старую ограду.
Всё тот же, в восемь соток, огород,
И тот же двор, и ряд акаций сонных…
И батя, как сентябрьский подсолнух,
Меня встречает около ворот.
Стихи, написанные осенним вечером
Поникли георгины у оград.
Сад обронил на землю оперенье.
Родится день и тут же за деревней
Погаснет, будто сам себе не рад.
И снова дождь.
И снова темнота.
В печи гудит отчаянно осина,
Мерцают блики и видна картина
Иконная – «Распятие Христа».
В нее всмотрюсь в который раз уже,
В мужей, стоящих в пышном седовласьи,
И мир предстанет в новой ипостаси,
Сместятся оси как на вираже.
Какой-то мастер сотни лет назад
В седой глуши, фантазией согретый,
Полуголодный, и полураздетый,
Над нею не щадил свои глаза.
Чах над тяжелой струганой доской,
Ел от болезни ягоду-калину,
И осторожно наполнял картину
Почти нечеловеческой тоской…
Трещат дрова. Дождь сыплет в темноте.
От печки на стене мерцают блики…
Идея малая становится великой,
Когда ее разложат на кресте.
Идет гроза. Массивный крест тяжел.
Граненый гвоздь остер и полновесен…
Мир был тогда уже настолько тесен,
Что на Голгофу человек взошел!
Сверкают стрелы на небе пустом.
Играет ветер жиденькой бородкой.
Христос еще живой, с молитвой кроткой,
Еще земной, но… в нимбе золотом…
И мастера искусная рука
Показывает пышный двор Пилата,
Учеников смиренье, как когда-то
С тремя другими порешил Лука.
Он понял их: и мудрого Луку,
И Марка с Иоанном, и Матфея…
Беда не в том, что казнена идея,
Доступная свободно мужику,
А в том беда, что предана она…
И мастер осторожно, понемногу,
Работал кистью тайную тревогу,
Которая, присмотришься, видна.
Мне не известен ход судьбы моей.
Я верю в человека, словно в чудо,
Но знаю: где-то есть и мой иуда,
И для меня рожденный фарисей.
Свершится час и станет жизнь горька.
Но я его узнаю, лицедея, —
Он может быть в одежде фарисея,
И может быть в плаще ученика.
«Понимаете – какие чудеса!..»
Понимаете – какие чудеса!
С человеком говорит человек,
Человек другому смотрит в глаза,
Словно он его не видел весь век!
Говорит слова, как будто поет,
Словно за руку по тропке ведет,
Словно манит за собою собой
В ту долину, где рассвет голубой,
Где не травы под ногами – шелка,
Где зеленая клубится река,
Где желания полны остроты,
Где доверием пропахли цветы!
Понимаете, какие чудеса!
Время, словно растворилось в словах…
Домики
Густеет сумрак за окном,
Сгорел закат, умолкли птицы.
Мой сын за письменным столом
Карандашом рисует дом
Огромный красный – в две страницы.
Здесь будут окна, здесь – труба,
Вот это двери, вот – крылечко,
Чуть косовато, не беда,
А вот ведро и в нем вода,
И клен, и тополь, словно свечка!
Всё! Дом готов! Пора входить.
Довольный сын глядит счастливо…
«Сынок, а можно мне спросить:
Кто в этом доме будет жить,
В таком огромном и красивом?»
«Здесь будут семеро козлят, —
Остановился ненадолго, —
Зайчата, трое поросят,
Здесь будет Гномик – друг ребят…»