– С вас двести, – строго глядя на меня, продолжал он, с интересом заглядывая мне в карман.
– Природа разрушена, – с горестью ответил я и протянул ему дань, после чего Ватрушку выпустили на свободу, а меня заточили в дольмен.
Я сидел в нём долго и вдумчиво, пытаясь понять идею предков и стараясь представить себе, зачем сие сооружение было изобретено. В голове почему-то крутились неясные образы мамонта и первобытного человека, чья воля и тяга к жизни, а впоследствии – и приобрётенная поколениями мудрость привели бы к идеальному общественному строю. Этому не суждено было сбыться, поскольку с развитием цивилизации человек, повинуясь стадному чувству и мастерству кукловода, придумавшего, как из человечества сделать скотину или на худой конец рабов для себя, напрочь потерял гармонию с природой, даже не замечая того, что природа уже его начала отторгать.
Было очень грустно и сыро, поэтому я попросился на волю. Теперь уже Ватрушка передала дань экскурсоводу – и меня отпустили на свободу.
Настроение окончательно испортилось, потому что это послужило как бы подтверждением моим мрачным мыслям о крохоборстве. Я желал лишь загладить удручающее впечатление от увиденного следующим зрелищем в надежде вернуть обратно хорошее настроение и таким образом больше не задумываться о столь грустном проявлении человеческой алчности, глупости или глупой жестокости, вызванной недостатком интеллектуального потенциала.
Вернувшись в деревню с намерением смягчить впечатление от дольменов, мы заглянули на местный рыночек в надежде прикупить себе немного вина. Оно зело приходится по вкусу местным жителям.
Мы вошли в дом, и я, испытывая обиду на человеческую глупость, желал напиться. С первого раза откупорить вино у меня не получилось, поскольку, переволновавшись, я сильно дёрнул за пробку – и бутылка, выскользнув у меня из рук, в полёте обрызгав низенький потолок, упала, разбившись об пол.
Кайя недоумённо и ошарашенно смотрела на испачканный вином некогда белоснежный потолок, то и дело повторяя:
– Как теперь мы будем смотреть хозяйке в глаза?
Я постоянно подливал себе в бокал из другой бутылки вина и бездумно смотрел на узоры, оставленные на потолке.
– А может быть, сбежим отсюда, пока не поздно? – уговаривала меня Ватрушка.
Но я ей не отвечал, желая добиться душевного равновесия, что у меня получилось после пятого бокала. Мозг начал проясняться, настроение поднялось, и я стал хохмить по поводу этого досадного казуса, предлагая то сжечь хижину, чтобы не было так стыдно за свою неряшливость, то свалить всю вину на предыдущих жильцов. А то вообще полностью залить потолок вином и сказать, что так и было.
Я веселился, одновременно соображая, как исправить столь плачевное положение. Когда мне это надоело, то вышел на улицу, прошёл несколько домов и оказался в баре, чтобы подумать, как поступить с этим несчастным потолком. Там взял себе штоф с вином и медленно его попивал. Рядом со мной сидел худосочный мужик и порывался вступить с барменом в разговор на тему, чтобы тот дал ему пива в долг, но бармен долго не соглашался. И всё же дядьке удалось его уговорить, и тот, взяв в руки мелок, записал на доске фамилию посетителя и сумму долга.
Меня как током дёрнуло. Я расплатился и принялся умолять бармена подарить мелок, на что он предложил заказать ещё один штоф, в результате чего я согласился, понимая, что мелок уже в моей собственности.
Вернувшись в хижину, я принялся водить белоснежным мелком по потолку, но на нём оставались лишь царапины да борозды. Однако тем не менее неясная идея находилась где-то уже совсем близко.