– Правда? Вот это да!

– В кафе он иногда рисовал твой портрет на салфетках. Он был небольшого роста, большой упрямец и чудак. Почти не снимал с головы котелок и был замечательный художник. У него всегда был вид, будто он знает большой секрет, который узнал недавно, и тот очень его забавляет. Иногда этот секрет как будто его радовал, иногда, напротив, печалил, но всегда было видно, что он есть и этот факт его забавляет.

– А что за секрет?

– Секрет пьянства, и наркотиков, и того, о чем писал мистер Джойс в последней главе, и еще – умения прекрасно рисовать. Тогда он рисовал лучше всех, и это тоже был его секрет, хотя ему до этого не было дела. Он считал, что ему ни до чего нет дела, но это было не так.

– Он был безнравственным?

– Еще каким безнравственным! И это тоже часть его секрета. Ему нравилось быть таким, и он не испытывал угрызений совести.

– А мы с ним дружили?

– Даже очень. Он называл тебя Чудовищем.

– Ого! – радостно произнес Том. – Чудовищем!

– А у нас есть картины мистера Паскина, папа? – спросил Дэвид.

– Есть одна-две.

– А Томми есть на его картинах?

– Нет. По большей части он рисовал Томми в кафе на салфетках и на мраморных столешницах и называл его ужасным, жадно лакающим пиво Чудовищем с Левого берега.

– Запиши себе это, Том, – сказал Дэвид.

– У мистера Паскина было извращенное воображение? – спросил Том-младший.

– Думаю, да.

– Разве ты точно не знаешь?

– Не знаю, но могу предположить. Наверное, это тоже была часть его секрета.

– Но у мистера Джойса не было извращенного воображения.

– Не было.

– И у тебя?

– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Думаю, не было.

– А у вас испорченное воображение, мистер Дэвис? – спросил Томми.

– Не думаю.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно произнес Том-младший. – Я директору так и сказал: ни у папы, ни у мистера Джойса воображение не испорченное, а теперь могу сказать то же самое и о мистере Дэвисе, если он спросит. Что до меня, он уверен, что мое воображение грязнее некуда. Ну и пусть себе так думает. Я знаю одного мальчика в школе, вот у него воображение действительно грязное, и разница между нами очевидна. А как звали мистера Паскина?

– Жюль.

– Скажи по буквам, – попросил Дэвид.

Томас Хадсон сказал.

– А что стало с мистером Паскином? – спросил Том-младший.

– Он повесился, – ответил Томас Хадсон.

– Ничего себе! – сказал Эндрю.

– Бедный мистер Паскин, – набожно произнес Том-младший. – Я помолюсь за него сегодня вечером.

– А я помолюсь за мистера Дэвиса, – сказал Эндрю.

– Делай это почаще, – сказал Роджер.

Этим вечером, когда мальчики улеглись, Томас Хадсон и Роджер Дэвис сидели в большой комнате и разговаривали. Для подводной охоты море было слишком беспокойным, и после ужина ребята отправились с Джозефом ловить окуньков. Домой они вернулись усталые и довольные, пожелали всем спокойной ночи и пошли спать. Некоторое время было слышно, как они разговаривали между собой, но это продолжалось недолго.

Эндрю боялся темноты, братья знали об этом, но никогда его не дразнили.

– Как думаешь, почему он боится темноты? – спросил Роджер.

– Понятия не имею, – ответил Томас Хадсон. – А ты не боялся?

– Вроде нет.

– А я боялся, – признался Томас Хадсон. – Это о чем-то говорит?

– Не знаю, – сказал Роджер. – Вот смерти боялся. И еще – как бы чего не случилось с братом.

– А я и не знал, что у тебя есть брат. Где он?

– Умер.

– Прости.

– Да нет, ничего. Это было давно, еще в детстве.

– Он был старше?

– На год моложе.

– А что случилось?

– Мы катались на каноэ и перевернулись.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Почти двенадцать.

– Не рассказывай, если не хочешь.

– Вряд ли это пошло мне на пользу, – сказал Роджер. – Неужели ты в самом деле ничего не слыхал?