– Он не мог.

– Не спеши. Отвечай как бухгалтер, а не как… гм… невеста. Не мог технически, или это твое оценочное суждение? Возможность у него такая была?

– Теоретически… Там сложная схема. Всегда, когда схема сложная, есть разные варианты. Но Яков бы не стал. Всем и так было выгодно. Зачем рисковать?

– Да твой Яков за несколько лишних евро два часа на автобусе трясся! А уж за сотню тысяч евро он бы любого… – сказала Машка и осеклась. Поднялась с лежака:

– Что-то расхотелось купаться. Пойдем, потрясем Красовского.

И, наблюдая, как Эля опять натягивает на себя уродливое платье, не выдержала:

– Это Яков тебе одежду выбирает? Где ты вообще его откопала?

Эля на минуту затормозила нырять в мешок головой.

– В мужском туалете, – сказала она.

… Эля стояла с огромной сумкой в аэропорту Шереметьево. И хотела сдохнуть. Все эти люди, которые толкались у стоек, тянули головы к информационным табло, нервно, как скакуны перед стартом, переступали ногами в очередях на досмотр, летели куда-то вперед. В командировку, на отдых – сколько экзотических стран равнодушно перечислял женский голос, приглашающий на посадку!

Эля летела назад. В прошлое, из которого она с такими боями пробивалась пять лет назад.

И ведь казалось – судьба подбросила ей все-таки счастливый билет.

Если ты родился в поселке имени Морозова под Питером в старой развалюхе на окраине, если мать у тебя беспробудно пьет, а мужики меняются в доме со скоростью очереди за водкой, если каждый второй норовит хватануть тебя за грудь и между ног, а каждый третий – еще и завалить прямо на прабабкин ларь в коридорчике, ты будешь мечтать свалить отсюда все время, пока не спишь.

Богатая соседка по парте – ее мать работала в ларьке на рынке, а отец – водителем междугороднего автобуса, послушав очередной Элин рассказ, подарила ей как-то баллончик со слезоточивым газом. Стащила у отца.

Эля – тихая, забитая девочка, для которой главная стратегия выживания – сделаться невидимкой, подумала и баллончик взяла.

Трое мамашкиных ухажеров были выведены из строя один за другим. Они, закрыв руками глаза, носились по улице с громкими матюками и утробным воем. Последний, правда, прозрев, догнал все-таки девчонку и влупил ей кулаком в лицо. Две недели потом с синяком ходила.

Но репутация опасной малахольной была заработана. Поселок маленький, мамашке даже предупреждать каждого нового хахаля не пришлось.

– Только тварь эту свою подальше убери! – говорили они с порога.

Эле исполнилось 15, когда мамашка завела нового сожителя. Крепкий мужик в татуировках с тухлыми глазами только что откинулся с зоны. Эля как только глянула на него – походка краба, челюсть бульдога, поняла: этот баллончика не испугается. И мать поняла. Как-то, протрезвев по причине уже полного безденежья, она окинула Элю долгим взглядом с головы до ног и сказала:

– Вон вымахала… Сваливай на хрен отсюда. От греха.

Ушла куда-то, вернулась с засаленной бумажкой с адресом:

– Бабка твоя. По отцу. Сука она, конечно. Тварь поганая. А ты скажи, я сдохла. Может, и не выгонит сироту.

Про отца Эля знала только, что он погиб в пьяной драке, когда ей было два года.

Бабка жила в Подмосковье, денег на дорогу и жизнь – 5 тысяч рублей – дала все та же подружка. Вытащила у мамки из кошелька.

– Не парься, – сказала. – Она еще наворует.

Эля всю дорогу в общем вагоне готовилась к разговору. А никакого разговора и не было. Баба Зина жила в хрущовке-двушке в Мытищах – крошечные комнатки были погребены под старушечьим барахлом, среди которого проложены бабкины муравьиные тропки.