«Моей возлюбленной», – гласил один.
«Наша любовь на века», – обещал другой.
«Спасибо тебе, ты помог мне пережить тяжелейшее время».
Ласковый ветерок пробежал по проходу, зашелестев письмами, и они замерцали, словно чешуя огромной бумажной рыбины. Элли подумала: «Интересно, почему вообще они здесь оказались, а не были отосланы тем людям, к которым обращались? Может, этих людей больше не было рядом?»
Элли осторожно извлекла гвоздь, удерживавший одно из писем на стене.
Дорогая Элли,
Я рад, что мы больше не друзья.
Сиф
Жгучая боль пронзила Эллино сердце. Она заморгала и перечитала:
Дорогая Эдит,
Я рада, что ты была здесь со мной.
Сара
Элли нахмурилась и посмотрела в одну и в другую сторону вдоль прохода. Она хотела вернуть записку на стену и заметила на пустом лоскуте стены под ней расплывающееся красное пятно. Она коснулась его пальцем. Оно было липкое и густое, как кровь, но холодное. А стоило ей моргнуть, и оно исчезло.
Элли почувствовала, как будто единственная капля ледяной воды ударила её в затылок и заскользила вниз по хребту.
– Уходи, – зашептала она. – Оставь меня одну.
Ветер снова зашелестел по туннелю. Бумаги зашептались.
«Одна», – сказали они.
Элли задрожала в своём бушлате.
– У меня и без тебя довольно проблем.
Небольшой бугор появился на стене перед ней, будто воздушный пузырь надулся под бумагами. Она нажала на него, и больше холодной крови вытекло через зазоры между письмами, заливая ей пальцы. Она вытерла ладони о бушлат, но кровь не оставила следа.
Новый бугор вырос на стене.
«Одна», – опять зашептали бумаги.
– Убирайся! – заорала Элли, давя волдырь.
«Элли, – шептали бумаги. – Одна, Элли, одна, Элли, одна». Они вдыхали слово «Элли» и выдыхали слово «одна». Стопка писем скользнула ей в руки, но бумага на ощупь не была бумагой. Она была грубее, как будто ткань или бинты.
Элли, одна, Элли, одна.
Всё больше писем на стене забугрилось. Элли завопила и забила по ним, но руки её дёрнуло внутрь бумаг, и они исчезли до запястья. Курган писем был у самого её лица, и Элли подумалось, что она различает под бумагой очертания глаз, затем носа. Она закричала, и стена выпустила её, и она упала на спину.
Крохотная хрупкая фигура отделилась от стены, смахивая с себя клочки бумаги. Она выглядела как дитя, забинтованное с головы до пят. Лишь шея, плечи, подбородок и рот были обнажены, кожа цвета снега. Волосы торчали на затылке перебинтованной головы густыми, слипшимися от крови прядями.
– Нет, – зашептала Элли. – Ты можешь вернуться.
Она неловко поднялась и отшвырнула фигуру к стене. Только вместо того, чтобы удариться о стену, дитя прошло насквозь, затянутое бумагами.
Элли повернулась кругом, её прерывистое дыхание заполнило пустой проход.
Дитя возникло из противоположной стены, улыбнулось и наклонило к ней свою голову. Элли чувствовала, как оно смотрит на неё, хотя глаза были спрятаны под одинарным туго натянутым полотном окровавленной ткани.
– Я одолела тебя, – сказала она.
– Но не уничтожила, Элли, – ответило забинтованное существо. Голос оного звучал как два, говорящих вместе: один голос детский, другой – глубокий и древний. – Никак не уничтожила. Я всегда буду рядом, когда ты будешь нуждаться во мне.
– Я не нуждаюсь в тебе.
– Ты нуждаешься в друге, верно? Сиф так счастлив со своими новыми друзьями. Хотя… ах, – дитя вздохнуло с глубоким удовлетворением, – ты бы предпочла, чтобы у него не было других друзей, кроме тебя, верно? Ах, Элли, и я думал, что это я чудовище.
– Замолкни, – прошипела Элли.
Влажное клокотание вскипело в глотке дитя. Звук нисколько не походил на человеческий смех.